Читать книгу "Мадам танцует босая - Марина Друбецкая"

Вдруг он подумал о том, как далеко от старой московской жизни отбросили его съемки «Зимнего…». Совсем еще близкое прошлое было отодвинуто, будто с помощью сценического колесного механизма поменяли одну декорацию на другую. Чик-чик: старая мизансцена уехала, новая — приехала. Со старой уехало за кулисы многое, в том числе вполне ветреный флирт с Ленни, замешанный на обсуждениях осуществимых и праздных фантазий. Или наоборот? Сопутствующим был как раз флирт, а главным — игра в то, как увидеть мир не двумя, а четырьмя глазами: два — его, два — ее, или перемешанные четыре. Как назвать их спонтанное плотское приятельство? Связь? Какая, к черту, связь! Ленни уходила в прошлое, потому что ему совсем не нужна была теперь, скажем так, дружба художников-коллег, столь ретиво пропагандируемая ее друзьями-футуристами.

Он вспомнил ее приезды в Петербург во время съемок. Приятные, в своей простоте незамысловатые, ни к чему не обязывающие быстрые ласки и — довольно тягостное ощущение лишних, оценивающих глаз на площадке, раздражение от необходимости оказывать внимание, вести разговоры, просто реагировать на другого человека. Она звала его на какие-то посиделки к своим желтым блузам, а он хотел домой, обсуждать с Гессом завтрашнюю сцену. Она чирикала что-то про нового художника, а он думал, что запорол сцену и придется переснимать, и рассеянно улыбался на ее чириканье, не слушая и мечтая остаться в одиночестве. Мир вставал перед ним жестко выверенными картинами, и видеть их он хотел в одиночку. Гесс был нужен как неотменимое технологическое звено. А что касается Ленни? Абсолютно чуждый сантиментам Эйсбар интуитивно чувствовал, что в какой-то системе координат — может, в той, где они с Ленни были невидимыми обитателями старых фотографий, которые когда-то рассматривали в его мастерской, — он ведет себя не по-товарищески. Держать ее — именно ее! — при себе гризеткой не совсем правильно. Эйсбар любил логику.

Ближе к Каменному мосту яростный порыв ветра чуть не сбил его с ног, но он удержался, а вот двух барышень, шедших на десяток метров впереди, понесло вперед, обе упали, причем одна не смогла увернуться от афишной тумбы и влетела прямо в нее — кошмар! Но главное: детская коляска, которую везли барышни, мчалась теперь вперед одна-одинешенька на пустом тротуаре! Девушки вопили. Эйсбар бросился за коляской, но его опередил мальчишка, выскочивший из машины. Он кинулся коляске наперерез и успел поймать ее до того, как та полетела бы под откос к Москве-реке. Эйсбар помог дамам встать. Мальчишкой, выскочившим на ходу из авто, оказалась Ленни. Все успокоились. Дамы и спасенный малыш, радостно попискивающий под пушистым одеяльцем, как выяснилось, проживают в соседнем переулке, и на их крики оттуда набежала целая толпа родственников.

Через несколько минут Ленни и Эйсбар сидели в таксомоторе.

— Я тут случайно… Тут контора, которая занимается фотографиями для…

— Вероятно, «вечный, как рифма, круглый, как Земля»? — подхватил Эйсбар. Ленни улыбнулась.

— А куда вы… ты? Я уж из конторы.

— Значит, Маяковский с мячом — ваш? — продолжил расспросы Эйсбар.

Ленни ухмыльнулась в ответ. А почему бы и нет?

— Подозреваю, это может принести очень немало денег.

Ленни пожала плечами. И, постучав кулачком в окно, быстро разжала его, как будто из него что-то должно было выскочить — маленькая пантомима немого вопроса: все-таки, куда едем? Эйсбар тоже пожал плечами.

Через десять минут они оказались в фотоателье, где Ленни покупала специальную пупырчатую бумагу, долго щупала, переспрашивала продавца, перебирала, поглаживая листы. Когда покупка была совершена и листы заворачивали, она повернулась на каблучке к Эйсбару, молча наблюдавшему за происходящим, и быстро спросила:

— Что такое судачат про ваш отъезд в Индию, Сережа?

— Съемочная группа уедет после Нового года, а я, наверное, через пару недель — вот пока и все, что знаю.

— Как надолго?

— Думаю, не меньше чем на год.

Ленни крутанулась на другом каблучке, сделав полный оборот, и, когда снова смотрела на Эйсбара, по лицу ее текли слезы. Остановить их она не пыталась. Все происходило слишком быстро — наверное, этот ураган виноват. Мысли, которые она считала самыми глупыми, оказались… оказались… Ну почему?! Порыв ветра прижал двух прохожих к окну магазина, и они растерянно барахтались, пытаясь встать на ноги — а Ленни закручивал вихрь ужаса: неужели все — плод воображения?! Близость, рай, дирижабль, питерские крыши?

— Если я буду крутиться, как волчок, и одновременно рыдать, то устрою тут фонтан брызг — как настоящий клоун, у которого специальные трубочки спрятаны за уша-а-ми! — лепетала она, не в силах противостоять тому, что ее заливало горе, внезапное и сокрушительное.

Она так оберегала особенность своей любви к нему, столь многое в своем мерцающем, запутанном разнонаправленными идеями мире строила на этой любви, что вдруг испугалась: ведь может наступить мгновенная слепота — если признать, что она имела дело только со своими фантазии. Кромешная слепота! Ленни охватила ненависть, такая ненависть, что она готова была ударить и бить, бить кулаком этого высокого флегматичного человека, показывающего сейчас продавцу, как лучше запаковать купленную бумагу. Он не составляет себе труда… Она хотела бы колотить его, пока не хрустнут кулаки. Но… но, вероятно, это тоже ей только казалось. Воображение. Иллюзии. Ленни быстро обессилела и, прикрывая мокрое лицо руками, пошла из магазина. Эйсбар взял пакет и двинулся за ней.

Таксомотор по-прежнему стоял около входа в бумажную лавку. Они сели.

— Пожалуйста… — Ленни назвала свой адрес. — Платок есть? Мой совсем вымок.

Эйсбар вытащил из кармана пальто платок и дал ей. Как режиссер, он знал, что примерно так и будет, включая несостоявшуюся драку. Как человек, он был растерян — драка невозможна, а это было бы выходом, все остальное — нечестная чепуха.

— Ленни, очнитесь. У вас отличнейшая голова и удивительные глаза. Целых два. Займитесь тем, что вам дано — смотрите ими и снимайте свой ветер. Для начала. Бросьте вы девичьи бомбошки, ими сложно кого-то удивить. Вы же киносъемщик по природе мышления, по взгляду — этим и занимайтесь. Вам нужна помощь по вашему проекту киноавтомобилей? Я мог бы…

— Пожалуйста, может быть, вам уже тут надо выйти? — перебила она его. — Кажется, вы говорили, у вас неподалеку встреча? Водитель, пожалуйста, остановитесь.

Он хотел было поцеловать ее мокрое лицо, глаза со слипшимися ресницами и взмокшие от волнения кудряшки. Зацеловать было бы так приятно всю эту соленость, за которой найдется доверчивый мягкий рот — и с ним опрокинуться прямо на кожаное жесткое сиденье. Ленни, Ленни, бойся своей тени… Но он только вытер ладонью ей слезы — под правым глазом и под левым — и вышел из машины. Секунду помедлив, он наклонился к окну и что-то сказал ей. Ленни смотрела на его лицо — крупный план, обрамленный рамкой окна — и шевелящиеся губы. «Как хорошо, что в жизни не бывает титров! Не хочу знать, что он говорит!» Машина тронулась. Высокая фигура в надвинутой на глаза шляпе осталась позади. Ленни не удержалась и обернулась. Теперь она глядела на него из рамки оконного кадра — лицо, уходящее в общий план. Он повернулся и быстро зашагал прочь.