Читать книгу "Сказитель из Марракеша - Джойдип Рой-Бхаттачарайа"

После этой диатрибы воцарилось тяжкое молчание. Я смотрел на священнослужителя, недоумевая, откуда в одном человеке столько злобы, мысленно противопоставляя смуту, что этот человек посеял среди слушателей, спокойствию, с каким Мустафа принял свое несчастье.

Сообразив, что такое противопоставление только сильнее разъярит муллу, я мягко спросил, откуда у него столько желчи.

Он оскалил зубы, едва не задохнулся от гнева.

— Оскорблять меня вздумал? Скажи «спасибо», что я до сих пор не отвесил тебе оплеуху, какой с удовольствием наградил бы и эту распутницу!

— Ты что же, оправдываешь насилие?

— Конечно. Насилие очень пригождается, когда надо вразумить человека.

— Позволь не согласиться. Наша религия против насилия.

— Кто из нас двоих лучше разбирается в религии, как ты думаешь?

— Можешь сколько угодно толковать Коран, но сейчас тобой движет злоба.

— Обвиняешь меня? В землях ислама идет война. Народы, исповедующие ислам, преданы мечу, обращены в бегство.

— Какое отношение это имеет к истории моего брата? Мустафа исполнен любви, для которой нет ни границ, ни рас, ни религий. Любовь, подобная любви моего брата, просто живет; ее надо принять, и все.

Видимо, поняв, что позиции его пошатнулись, мулла счел за лучшее капитулировать.

— Я не намерен вдаваться в лингвистические подробности! — отрезал он. — К чему теория, когда речь об элементарных приличиях?

— Любовь не имеет отношения к теории. Наверно, поэтому мы с тобой так по-разному смотрим на мир.

— Да, очень по-разному! Ты пребываешь в плену фантазий. Твои глаза застит похоть.

С меня хватит, решил я. Шагнул к священнослужителю, положил руку ему на плечо и спокойным тоном произнес:

— Уходи. Немедленно.

— Я еще не все сказал, — возразил тот, явно изумленный моим жестом.

— Зато я больше повторять не буду. Род занятий дает тебе возможность облегчить людям жизнь, сделать их счастливее. Ты же сочишь злобу и ненависть, питаемые растерянностью, которую ты испытываешь из-за невозможности исправить мир. Впрочем, не важно. Твой яд никакого отношения не имеет к истории, что нынче собрала нас на Джемаа. Ты нам чужой, а значит, тебе нет здесь места.

Священнослужитель отступил и вскинул кулак, показывая, что теперь пустил бы в ход доводы иного рода, и ледяным тоном произнес:

— То есть, по-твоему, попрание наших нравственных устоев — пустяк, мелочь? Очень хорошо. Тогда вот что я тебе скажу. Я не один. У меня есть единомышленники. Можешь делать что заблагорассудится, только мы поступим с тобой так, как сочтем нужным.

Он словно повторял заранее заученный текст — вот почему не осталось сомнений относительно серьезности его угрозы.

Я склонил голову в издевательском почтении.

Каса-Вояжерс

Наш костер умирал. В долгом молчании, воцарившемся после ухода муллы, я подкинул хворосту. Я тянул время, чтобы собраться с мыслями.

Я потревожил корни костра, и огонь немедленно отозвался, выпустил юные ростки. Столб синего дыма разделил небо пополам, и луна перекатилась на новую половину, оставив след, подобный меловой дуге.

Молчание нарушил нерешительный голос:

— Какая светлая нынче ночь, не правда ли?

Все еще прокручивая в уме перепалку со священнослужителем, я не ответил и не стал искать говорившего, голос же был мне незнаком. Я просто кивнул — да, мол, очень светлая.

Голос раздался снова. На сей раз я поднял глаза. Говорил низенький человечек с густой копной седеющих волос.

— Мне есть что добавить к твоей истории, Хасан; не хочешь ли послушать?

Я глотнул воды, ароматизированной мятными листочками, и жестом выразил согласие. Человечек поднялся, кашлянул и стал неловко приглаживать волосы. Каждое движение выдавало природную застенчивость.

— Никогда речей не произносил; надеюсь, ты простишь мое косноязычие. Меня зовут Хамид. Я служу носильщиком на железнодорожном вокзале Каса-Вояжерс, в Касабланке. А родом я из селения Айн-Леу, что к югу от Азру, в Среднем Атласе. В Касабланку прибыл восемнадцати лет в поисках работы и вот с тех пор ношу багаж…

Я нетерпеливо откашлялся.

Помолчав с полминуты, Хамид поднял голову и выпалил:

— Трое чужестранцев ехали со мной автобусом из Касабланки…

Недовольный построением фразы, Хамид снова замолк. Во взгляде была беспомощность.

— Хасан, можно, я сначала начну?

— Можно.

Хамид сделал два шага вперед, словно так было легче говорить. В голосе постепенно прибавлялось уверенности, отчасти из-за моих одобрительных кивков и улыбок.

— Хочу пересказать один случай из жизни, потому что мне кажется, он имеет отношение к нашей истории. Примерно в то время, когда исчезли двое чужестранцев, о которых мы весь вечер говорим, я ехал из Касабланки в родное селение. Моя мать заболела, а я — старший сын, у меня обязанности. Кроме меня, в автобусе было три человека. Они прятали лица под покрывалами. Дорога занимает шесть часов, в Мекнесе пересадка, и они все это время просидели закутанные. Со мной только один из них заговорил, на беглом дариджа. Голос был звучный, вот вроде как у тебя, Хасан. Женщина и второй мужчина молчали как рыбы. Но даже этот третий показался мне скрытным. Я спросил, где им выходить, он уклончиво ответил «в горах», и больше — ни звука. Они вышли в Айн-Леу, и только тогда я впервые услышал голос женщины и понял, что арабский язык для нее не родной. Из-под покрывала сверкнули глаза, и я похолодел, так они были прекрасны — огромные золотисто-зеленые, подведенные тушью. Воображение сразу заработало, захотелось больше о ней узнать. Неожиданно для себя я сказал, что мой младший брат станет их проводником, если они не против подождать, пока я его приведу. Но чужестранцы отказались и пошли своей дорогой. Это было странно. Я еще не сталкивался с такими замкнутыми, необщительными людьми. Однако я бы забыл о них, если бы через несколько дней мой друг Талал не обмолвился, что трое чужаков наняли его в проводники, правда, не на весь путь. Выяснилось, что мужчина откуда-то издалека, не то из Ирана, не то из Индии, а женщина — наполовину француженка, наполовину американка. Мужчина над ней буквально трясся; эти двое каждые несколько минут брались за руки или обнимались, будто связанные невидимой нитью. Талал следил за ними с большим интересом.

Хамид помолчал.

— Лично я должен признаться, что восхищался прекрасным юношей не меньше, чем его грациозной спутницей. Он был беззаветно предан ей, как настоящий рыцарь; это трогало до глубины души.

Хамид внезапно остановился, словно от избытка чувств. Потупив взгляд, произнес:

— Ну вот и рассказал. Может, чужестранцы, с которыми я столкнулся в автобусе, и не имеют отношения к пропавшим, хотя как знать? Спасибо, что выслушали.