Читать книгу "Хлорофилия - Андрей Викторович Рубанов"

Сделано в Китае. Сделано в Китае.

Им не пришлось долго ждать. Дикари не знали часов, жили от утра до вечера, но на встречу не опоздали. Лес был их дом. Разумеется, они почувствовали появление чужаков на расстоянии многих километров. Вдруг Савелий ощутил на себе взгляды многих внимательных глаз – из зеленой сельвы проявились мокрые полуголые тела. Сдвинутые брови, спутанные волосы до плеч, на чреслах тряпье, колени, локти, плечи – в ссадинах.

Муса вдруг положил ладонь на плечо Савелия.

– Что-то не так, – тихо сказал он.

– В каком смысле? – спросил Смирнов.

Глядя себе под ноги, Муса озабоченно сообщил:

– Их слишком много. Человек тридцать. Может, и больше. Они окружили всю поляну.

– Еще бы, – презрительно пробормотал Глыбов. – Повидло, ножи, топоры, девка… Команчи заявились всем табором. Мы уедем, и у них начнется пир горой. Большой дележ.

Молодой Митяй казался еще более веселым, нежели вчера. Дождь, по всей видимости, никак его не беспокоил.

– Утречка доброго, – торжественно произнес Гоша.

– И тебе, – ответил дикарь и оглядел выложенные в ряд презенты.

«Сейчас спросит насчет автомата», – подумал Савелий.

Дождь сильно смущал бывшего шеф-редактора. Под дождем лучше быть стеблем зеленым, нежели человеком. Под дождем стебель счастлив, а человек грустит и мается. Человеком быть хорошо, если есть теплый сухой дом. А выйди за порог – и сразу позавидуешь и зверю мохнатому, и стеблю зеленому.

Дождь напомнил Савелию о преимуществах растительного существования, и процесс переговоров не вызвал в нем никакого интереса. Ножи, цинки с патронами, контейнеры с повидлом, ухмылки, горящие взгляды лесных людей – чепуха, скука. Людоедская суета. Дождь гораздо интереснее. Скоро он кончится, и желтая звезда обрушит свою благодать, и пойдет теплый пар – сначала от высыхающих верхушек, потом от изумрудного подлеска, а потом и от земли, укрытой ковром из мхов и еловых игл. Насытится водой воздух, мир станет сырым и ярко-зеленым, как первозданный Эдем до момента вхождения в его пределы первого двуногого прямоходящего.

Тем временем Митяй довольно щурил бедовые глаза, пробуя пальцем лезвия, заблаговременно наточенные Гошей Дегтем до бритвенной остроты.

– Не худое добро.

– А то, – отвечал Гоша.

– Патронов мало.

– Тебе, Митяй, патронов всегда мало.

– Добавь патронов.

– Нету больше.

– Врешь. У тебя все есть.

– Не забижай. Ты меня знаешь. Я не врал, не вру и не буду. Нету патронов.

– А зажигалу дашь?

– Не дам. Я тебе восемь дней как давал зажигалу.

– Она уже не зажигает.

– Правильно, Митяй. Кончилась, вот и не зажигает. Выбрось.

– Меня батяня учил ничего не выбрасывать.

– Правильно учил.

– Батяня, он – да. Худого не скажет.

– А про наш уговор знает?

– Считай, знает. Хошь – иди к батяне, спроси.

– Нет, Митяй. Не хочу к батяне. Мы лучше с тобой.

Гоша отвечал на реплики дикаря грубовато, но подобострастно. Савелию показалось, что он переигрывает. Странно, но и дикарь тоже как бы немного исполнял роль пещерного человека – по его взглядам, нет-нет бросаемым на своих волосатых соратников, было заметно, что немытый богатырь лукавит и чего-то ждет. Соратники – кто с дрекольем, кто с ружьем – оживленно переминались, перемигивались, но колонистов держали в поле зрения. Савелий посмотрел на Мусу: старый сибирский партизан был напряжен и держал оружие наготове.

Дождь слабел. Глыбов зевнул и стал изучать ногти.

Про автомат не говорили. Про Илону – тоже. Ее, сладко спящую, завернутую в одеяло, Муса утром отнес на руках, устроил в багажнике, сейчас она спала.

Молодой Митяй, взвешивая в руке каждый предмет, перебрасывал его приятелю, тот – второму, в конце концов добро бесследно исчезало в зарослях. До повидла добрались в последнюю очередь. Митяй запустил нечистый палец, облизал, засмеялся. Сделал знак: из кустов вынесли жбан, накрытый мятой алюминиевой крышкой.

– Местный алкоголь, – шепотом объяснил Гоша. – Каждому надо выпить по глотку.

– Еще чего, – брезгливо возразил Глыбов.

– Не волнуйтесь. Экологически чистая вещь. Вам понравится.

Тем временем юный вождь уже зачерпывал медовуху берестяным ковшом. Выпрямился, через плечо бросил взгляд на спутников.

– Земля – моя, – с расстановкой провозгласил он и значительно посмотрел в глаза каждому делегату. – Все, что на ей, – мое. Все, что в ей, – тоже мое. Ходи по ей, свое делай – а помни, по чьей земле ходишь. А забудешь – придет Белый Лось и топтать тебя будет. Пока совсем не затопчет.

Он отхлебнул из ковша, вручил Гоше. Серьезный Гоша пригубил, передал доктору. Тот – Мусе.

Когда Муса протянул руку, из леса прилетело копье, ударило его в спину, меж лопаток, пробило насквозь. Хрустнули переламываемые кости. Муса издал горловой звук и упал в брезент, подбородком вперед.

Рядом рухнул Глыбов.

В Гошу Дегтя воткнулось сразу три копья. Может быть, его особенно спешили умертвить. Он был почти друг, он был свой, а своих, судя по всему, здесь не жалели.

Безоружного доктора зарезал Митяй – подскочил и ударил ножом в живот. Как и Савелий, доктор ничего не успел сделать, только вскрикнул. Свободной рукой дикарь зажал ему рот, а потом, немного подсев, силой предплечья поднял нанизанного на клинок человека в воздух, чтоб глубже вошло и вернее получилось.

Пятачок вокруг вездехода наполнился обнаженными фигурами. Всем лежащим деловито разбили дубинами головы. Наклонялись, смотрели – готов или еще дышит? – опять били, с размаху. Сквозь шум дождя доносились спокойные реплики: «сюды», «погодь», «щас». Поляна едва вместила всех бойцов, но Савелия не тронули и даже не прикоснулись. Потом его ноги ослабели, он сел на мокрое, прислонился спиной к колесу вездехода. Смотрел, как Митяй обтирает лезвие пучком травы и поднимает на него ярко-синие глаза.

С мертвых тут же стали срывать одежду. У Глыбова оказался жирный живот. А на спине и плечах – зеленые, неправильной формы, пятна. Над ним нагибались, рассматривали.

– Порченый.

Обнаженные тела городских людей по контрасту с мощными, поджарыми, рукастыми дикарями смотрелись жалко.

Митяй присел перед Савелием, спросил весело:

– Баба где?

– Бабы нет, – хрипло соврал Савелий.

Он точно знал, что местные побоятся лезть в вездеход. Просто не сообразят, как открываются двери. Главное, чтобы Илона не закричала, не стала колотить изнутри по стеклам.

– Нет бабы, – повторил он. – Она… хворая.

– Ага. – Дикарь поднял нож и быстрым движением рассек Савелию щеку. – Не врешь?

– Нет, – твердо произнес Савелий и через плечо молодого Митяя увидел, как на поляну под руки выводят старого Митяя.

Завернутый в мех старец