Читать книгу "Постправда: Знание как борьба за власть - Стив Фуллер"

Понятием, помогающим в исследовании человеческой гибкости, являются адаптивные предпочтения, которыми занимаются социальные психологи и которые играют главную роль в устранении «когнитивного диссонанса», то есть в том, как людям удается сохранить непротиворечивое ощущение осмысленности мира, претерпевающего фундаментальные непредсказуемые изменения. В конце концов, даже когда не получается предсказать будущее, людям все равно нужно каким-то образом мыслить себя в будущем, которое они не смогли предсказать. Адаптивные предпочтения возникают тогда, когда устремления подгоняются под ожидания, определяемые прожитым опытом, то есть мы постепенно начинаем желать того, что, по нашему мнению, для нас достижимо. Формирование адаптивных предпочтений предполагает, в отличие от простой «проверки реальностью», перевоспитание самой мотивационной структуры человека, опирающееся на преимущества ретроспективного взгляда. Большая часть того, что в жизни считается «мудростью», связано с формированием таких адаптивных предпочтений.

Когда социальный психолог Леон Фестингер предложил эту идею в 1950-х годах, она позволила создать четкое преставление о том, как люди сохраняют чувство автономии под натиском событий, управлять которыми они не в состоянии [Festinger, Riecken, Schachter, 1956]. Он мог бы порассуждать и о том, как США и СССР удается сохранить выдержку, несмотря на все превратности холодной войны, но на самом деле он говорил о том, как одна милленаристская секта сумела сохраниться и даже процветала после того, как предсказанный ею Судный день не сбылся. Спустя четверть века социальный и политический философ Юн Эльстер [Elster, 1983; Эльстер, 2019] предложил блестящее обобщение этой идеи адаптивных предпочтений, представив их в виде двух дополняющих друг друга феноменов «кислого винограда» и «сладких лимонов»: обычно мы преуменьшаем ценность ранее желанных результатов, когда их достижение становится менее вероятным, и завышаем ценность результатов, ранее нежеланных, когда добиться их становится проще.

Интересный вопрос: насколько рационально формирование адаптивного предпочтения? Исходный кейс Фестингера указывал, видимо, на то, что оно нерационально. Проведя несколько часов в сомнениях и отчаянии, секта смогла перегруппироваться, истолковав отказ божества от конца света в качестве знака того, что секта сама сотворила достаточно добра, чтобы ее судьба была переписана. Это заставило членов секты начать проповедь с удвоенными силами. Можно было бы решить, что, если бы секта ответила на несбывшееся пророчества рационально, ее члены просто отказались бы от всякой веры в то, что они состоят в каком-то особом отношении с верховным божеством. Вместо этого секта проделала намного более тонкий трюк. Ее члены не сделали очевидно «иррационального» жеста, который бы заключался в отрицании того, что пророчество не сбылось, и не стали откладывать Судный день на более позднюю дату. Вместо этого они изменили само свое отношение к божеству, которое, как им ранее представлялось, утверждало, что люди не в силах сделать ничего такого, что изменило бы их судьбу. Условия этого заново обговоренного отношения впоследствии наделили членов секты ощущением власти над своей собственной жизнью, что позволило взяться за миссионерские задачи с новыми силами.

Это пример того, что Эльстер называл «сладкими лимонами», и этот феномен не настолько очевидно иррационален, как его коррелят – «кислый виноград». В действительности, «детектор сладкого лимона», если можно так выразиться, может быть ключевым элементом мотивационной структуры людей, способных к глубинному обучению на основе негативного опыта опровергнутого предсказания. Такие люди постепенно приобретают более четкое ощущение того, что они действительно всегда ценили, так что неудачи их только укрепляют. Феномен «сладких лимонов» сбивает наблюдателя с толку, поскольку он показывает, в какой мере мы предполагаем, будто другие разделяют наши ключевые ценности. Мы попросту не уважаем независимость других людей. Также мы ожидаем, пусть даже в каком-то смысле парадоксально, что в силу самой их независимости они со временем станут больше похожи на нас. Так, действия секты, исследованной Фестингером, в период после пророчества сбивают с толку, поскольку ее последователи в определенном смысле продолжили делать то же, что и раньше. Если рассуждать в психологических категориях, они спроецировали второпорядковый «идеальный» смысл самости, который затем можно было отделить от первопорядковой «эмпирической» самости, действия которой оказались неполноценными. Проще говоря, они научились на опыте, но научились они именно тому, что надо больше быть самими собой.

Можно показать, что адаптивные предпочтения являются масштабируемыми, а потому могут стать свойствами целых культур или видов. В самом деле, человечество, возможно, повышает свою способность к формированию адаптивных предпочтений, что является признаком нашей постоянно растущей гибкости. Поразительно то, что провалы и срывы, проистекающие из неверных прогнозов, не слишком мешают подобному опрометчивому поведению в будущем. Однако мы, видимо, с каждым разом все лучше превращаем пассивы в активы, благодаря чему становится проще «проиграть войну и выиграть мир». В этом отношении формирование адаптивных предпочтений служит той же цели, что и «относительное преимущество отсталости», выполнявшее ту же функцию в экономической истории, о чем мы скажем далее. Оба феномена определяются представлением, в одном случае возникшим стихийно, а в другом – подсказанным историей, о том, что отступление на шаг назад – это в некоторых случаях лучший способ сделать два шага вперед.

Здесь некоторые полезные идеи можно найти в трактовке теодицеи страдания, предложенной Максом Вебером [Joas, 2000, ch. 2]. Теодицея – теологическая дисциплина, которая пытается объяснить любопытное чувство справедливости, присущее Богу, который, судя по всему, допускает значительные страдания даже невинных. Вебер проводит различие между двумя имеющимися у мировых религий способами снять боль, возникающую из-за обманутого ожидания того, что праведное поведение будет вознаграждено. Один способ, изрядно напоминающий «кислый виноград» Эльстера, – это ресентимент, при котором боль проистекает из обесценивания прежних стремлений; другой похож на «сладкие лимоны» – это экстаз, который действует прямо противоположным образом, наделяя ценностью состояние, которого ранее пытались избежать. В последнем случае проблеск истины обнаруживается в самом моменте боли, как свет в конце туннеля, служащий мотивом продолжать то же дело с большей решимостью. «Упорство» – вот слово, которым обозначалась эта установка в период раннего Нового времени, когда он применялся, к примеру, к тяготам жизни пуритан-основателей США. Но потом область его применения по милости Поппера была распространена и на все научное мировоззрение в целом [Popper, 1963; Поппер, 2004]. Это помогает объяснить любопытную логику Поппера, согласно которой непрерывная фальсификация научных гипотез не служит фальсификации самого научного предприятия (в противоположность мнению скептицизма), но демонстрирует, напротив, то, что наука все больше приближается к истине.

Обе стороны веберовской теодицеи страдания играют свою роль, пусть и под секулярной маской, в истории технологических инноваций. Рассмотрим пример автомобильного транспорта. За полстолетия массового производства автомобилей риски, предсказанные в момент их изобретения, сбылись: автомобили оказались очень важным, а может быть, и самым важным источником загрязнения воздуха и шума. Дороги, понадобившиеся для автомобилей, привели к деградации окружающей среды и отчуждению водителей от природы. Однако кажется, что все это не имело значения или, по крайней мере, не имело такого большого значения, чтобы люди вообще отказались от автомобилей. Скорее, их производство наращивалось во всем мире и становилось немного более экологичным, чтобы избежать худших прогнозов. Плохо это или хорошо, но набор потребительских характеристик, продаваемых Генри Фордом и другими производителями в начале XX в., сохраняется и сегодня: свобода и скорость автомобиля для нас важнее не только той связи с природой, что даруется лошадью, но также и относительно низкого экологического ущерба, который обещает современный общественный автотранспорт. Сочетание «кислого винограда» и «сладких лимонов» приводит к возвышению автомобиля как освободителя человеческого духа от «природы», которая сегодня считается источником ограничений. Открытым остается вопрос: может ли это стать хорошей стратегией выживания в долгосрочной перспективе?