Читать книгу "И жизнь моя - вечная игра - Владимир Колычев"

Лада была уже одета. В сарафане, с волосами, заплетенными в косу, опустив голову, скромно сидела на скамье с резной спинкой. Словно ждала суда над собой. Как будто чувствует, что не видать ей милости...

Тимофей подошел к ней с окровавленным мечом в руке, взял ее за подбородок, поднял голову, заглянул ей в глаза.

– Как жилось с Голованом? – хрипло, с натугой спросил он.

– Не жилось... Плохо с ним было...

– В моей опочивальне с ним блудила...

– Блудила, – кивнула она. – Но Бог меня простит... И ты меня прости!..

– Если Бог простит, то и я прощу, – смилостивился Тимофей.

Сел за стол на другую скамью, устало облокотился на него.

– Не взял он тебя замуж? – с обидной для нее насмешкой спросил он.

– Нет... – немного подумав, мотнула она головой. – Кто ж такую возьмет?..

– Падшая ты баба.

– Какая есть... Но тебе я всегда только добра желала... И ждала тебя... Ты, верно, казнишь меня за то, что не смогла тебя спасти. Но не смогла я... Хотела, но не смогла...

– Верю.

– И про ход подземный ничего не сказала. Знала, что ты придешь.

– Как ты могла знать, если похоронила меня?

– Не хоронила я тебя. Знала, что вырвешься ты из неволи. Ты же самый сильный из всех, кого я знаю... Так ведь и вышло. Вырвался ты...

– Князь муромский меня освободил.

– Это судьба... Князя муромского обратно прогнали, если ты не слышал...

– Не слышал, – нахмурился Тимофей. – Не дошел до нас такой слух...

– Глеб снова на рязанском престоле.

– Голован твой сбежал.

– Как сбежал? – встрепенулась Лада.

Казалось, она была огорчена. Но, возможно, где-то в глубинах ее души плещется радость. Не могла же она спать с Голованом без какой-либо к нему привязанности. Может, даже что-то похожее на любовь было...

– Вот так и сбежал... Плохо, что Глеб снова на престоле. Будет куда Головану податься... Не успокоится он. Снова на Заболонь пойдет...

– Не пойдет. Глеб очень слаб, много воинов своих в сече потерял. И бояре со всех сторон напирают. Большая вражда между боярами, огнем земля рязанская горит...

– Что ж, тем лучше для нас.

– Снова на Подостов пойдешь? – спросила Лада.

– Тебе-то что до этого? – удивленно изогнул брови Тимофей.

– Ну как же! Ты же дюжий... Ты же самый лучший... Земли свои обратно возьмешь. На Рязань пойдешь. За униженья свои отомстишь...

– Молчи, женщина. Не твоего это ума дело...

– Раньше ты советовался со мной, – удрученно вздохнула Лада.

– Что-то ты рано о том, что было, заговорила. Старое вернуть хочешь? А не вернешь... Не верю я тебе, женщина...

– Но я верой и правдой служить тебе буду.

– Той верой и правдой, что Головану стелила?

– Но ведь он меня неволил...

– Знаю я твою неволю. То Захар, то Федот, то со мной, то с Голованом...

– Такая моя судьба... Но поверь, больше ни с кем и никогда...

– Ни с кем, – кивнул Тимофей. – И никогда... В монастырь я тебя отправлю. Там тебе самое место...

Лада в отчаянии бухнулась перед ним на колени. Приложив руки к груди, хотела молить о пощаде, но, видно, передумала. Склонив голову, покорно молвила:

– Твоя воля, господин.

– Моя воля, – жестко усмехнувшись, кивнул Тимофей. – По моей воле жить будешь...

– Буду.

– А опочивальню освободи. Не для твоих утех она строилась...

– Какие утехи, князь? – всхлипнув, спросила она. – Горе одно...

Но Тимофей ее уже не слушал. Широким шагом он вышел из комнаты, направился в стольную горницу, куда в былые времена созывал своих бояр и воевод на княжий совет.

И сейчас он созовет воинский круг. Но не нужны ему чьи-либо советы. Все уже решено. Если Голован удрал, то погоню за ним снаряжать надо большую. Он мог скрыться в Терлеце, у Онуфрия, посаженного на город рязанским князем. Если повезет, он возьмет Терлец с ходу, захватит Голована, если не удастся – отступит, чтобы собрать б о льшую рать и затем уже отобрать у Глеба бывшую свою вотчину...

Заболонь приняла Тимофея с радостью и веселым гомоном. Люди шли к нему на поклон как к своему долгожданному избавителю от чужеродного произвола и рабских мук. Вдоволь потешился Бежен в заболонском посаде – много чужих жен и незамужних девок испортил, без счету народу по миру пустил. Чужой для него была Заболонь, потому и не жалел он людей. И Голован его не осаживал, потому что позволял ему Бежен жить в свое удовольствие... К тому же ни тот, ни другой не умели вести большое хозяйство, зато с легкостью разоряли крестьянские дворы, не думая о будущем...

Тимофей не думал о веках, но привык заглядывать вперед за годы и десятилетия. В свое время он смог сделать Заболонь цветущим краем. Многого не успел, но это уже не его вина... Он обещал людям, что вернет им былой достаток. Люди поверили ему. Даже с готовностью откликнулись на призыв встать под его знамена, чтобы ратью идти на Терлец...

Он очень торопился. Каждый упущенный час работал против него. Терлецкий Онуфрий может хватиться, подготовить город к штурму или осаде... Но все же прошло немало времени, прежде чем он сумел собрать войско достаточной для победы численности.

Опасения его оправдались: Онуфрий действительно собрал большую рать. И с нею выступил в поле, чтобы встретить Тимофея в открытом бою. И Голован был с ним.

Пластинчатые доспехи главного врага блестели на солнце, ветер широко развевал багряный плащ. Меч находился в ножнах, но воевода держал руку на золотом яблоке рукояти.

Тимофей отделился от своего войска, выехал далеко в поле. Онуфрий и Голован последовали его примеру. И враждующие начальники съехались для разговора, предваряющего грядущее сражение.

Голован вынул меч из ножен, но Тимофей даже бровью не повел. Не дрогнул его взгляд, не дернулась рука на поводьях. Но свободная рука мягко, не привлекая к себе внимания, потянулась к сапогу.

– Одумайся, смерд! – угрожающе взревел Голован.

Тимофей молча метнул в него взгляд-молнию. Он понимал, что враг-воевода нарочно оскорбил его, чтобы вывести из себя. Но все же он едва сдержался, чтобы не выхватить меч и не задать ему трепки.

– Не по своей голове шапку меряешь! – продолжал гневаться Голован. – Не будет Терлец твоим! И Заболонь у тебя заберем... Костьми здесь ляжешь!..

– Это мы еще глянем, чья возьмет, – презрительно усмехнулся Тимофей.

– А народу сколько поляжет, ты не подумал?