Читать книгу "Кошмар в Берлине - Ганс Фаллада"

— Да нет же, не буду я тебя уговаривать. Только вот как ты думаешь, даже если мы будем осторожны, не всплывет история с нашим браком наружу?

— Верно говоришь, нельзя допустить, чтобы все стало известно! Ни в коем случае. Я все продумал заранее. Видишь, и комната у нас на окраине, в городе нас точно никто не увидит вместе, а если мы случайно все же встретимся, сделаем вид, что незнакомы.

Барашек сидела в задумчивости, а потом произнесла:

— То, что мы все-таки не можем жить здесь, с этим-то ты согласен?

— Потерпи, Барашек, — попросил он. — Ну две недельки, до первого числа. Раньше первого мы не сможем отказаться.

Не сразу, но она согласилась. Она оглянулась вокруг, но разглядеть в темноте ничего не могла, и вздохнув, сказала:

— Ну хорошо, милый, я попробую. Но сам понимаешь, это ненадолго, здесь мы никогда не будем счастливы!

— Спасибо, — закивал он. — Спасибо тебе. Верь, все образуется, непременно. Главное, не остаться без работы.

— Это правда, — согласилась с ним она.

Они еще немного постояли у окна, глядя на тихие, залитые лунным светом просторы, а после отправились спать. Занавески задергивать не стали — домов напротив все равно не было. Засыпая, они могли различать в тишине лишь тихое журчание Штрелы.

ЧТО У НАС НА ОБЕД? С КЕМ ХОДИТЬ НА ТАНЦЫ? ЖЕНИТЬСЯ ИЛИ НЕ ЖЕНИТЬСЯ?

В понедельник утром Пиннеберги сидели за кофейным столиком.

— Итак, сегодня принимаемся за дело! — Глаза у Барашка блестели от возбуждения. — И, окинув взглядом «камеру ужасов», она сказала: — С этим старьем как-нибудь расправлюсь! — И, бросив взгляд на чашку, поинтересовалась: — Как тебе кофе? Двадцать пять процентов натурального.

— Раз так спрашиваешь, значит, знаешь ответ.

— Мы же решили экономить.

На что Пиннеберг не преминул заметить, что раньше всегда позволял себе чашечку «настоящего» кофе. На двоих потребуется больше денег, чем на одного, считала она. Он же уверен, холостяку жизнь обходится дороже, так все говорят, а на питание супружеской паре надо меньше денег, чем одному на стороне.

Их продолжительный диспут затянулся, пока он не спохватился:

— Боже! Я должен бежать. А то опоздаю.

Они попрощались возле двери. Уже на лестнице, на полпути вниз, он услышал окрик Эммы:

— Милый, постой! Что у нас сегодня на обед?

— Неважно! — крикнул он в ответ.

— Ну, пожалуйста, скажи! Я же не знаю…

— Вот и я не знаю!

Внизу хлопнула дверь.

Она кинулась к окну и увидела, как он вышел из дома. Он помахал ей рукой, потом платком, а она не отрываясь смотрела в окно, пока он не прошел мимо фонаря и не исчез за углом желтого дома. И вот теперь Барашек, впервые за двадцать два года, сама становится хозяйкой своей жизни — этого утра, комнаты, их совместной трапезы. Она приступила к работе.

На углу главной улицы Пиннеберг увидел Кранца, секретаря мэрии, и вежливо его приветствовал. И тут в голову ударила мысль: «Я же приподнял шляпу правой рукой, а на ней кольцо. Буду надеяться, что Кранц не заметил». Пиннеберг неохотно снял кольцо и осторожно убрал его в потайное отделение бумажника. «Что поделаешь, раз надо».

В доме у его работодателя Эмиля Клейнгольца уже все встали. Обычно утро в этой семье никому не приносит радости: еще с постели встать не успели, а настроение хуже некуда, вот и приходится обмениваться колкостями. Особенно утром в понедельник. Накануне отец семейства донимал окружающих дерзкими эскападами, а наутро расплачивался за свое поведение. Фрау Эмилия Клейнгольц была не из тех, кто не сможет приручить мужчину, и ей без особого труда удалось укротить буйный нрав своего супруга. Вот и в последнее время у нее складывалось все просто замечательно. В воскресенье вечером Эмилия обычно запирала входную дверь, к ужину ставила перед мужем кувшин пива, а затем баловала его коньяком — и все, цель была достигнута. Это походило на семейную идиллию: малец хныча копошился в каком-нибудь углу (маленький нытик), женщины сидели за рукоделием (готовили Марии приданое), а отец читал газету и время от времени просил: «Подлей-ка еще, мать». И каждый раз фрау Клейнгольц отвечала: «Подумай о ребенке, отец!» Но потом подливала, впрочем, не всегда, это зависело от поведения мужа.

Ничего необычного не произошло и в тот воскресный вечер, к десяти часам все уже лежали в постелях.

В одиннадцать фрау Клейнгольц проснулась, в комнате было темно. Она прислушалась. Из соседней комнаты доносились отчетливые стоны (все знали, что дочь Мария частенько стонет во сне), в изножье отцовской кровати спокойно посапывал сын. Вот только отцовского храпа не хватало в семейном хоре.

Сунув руку под подушку, фрау Клейнгольц нащупала ключ от входной двери. Тогда фрау Клейнгольц включила свет. Ага, мужа на месте не оказалось. Фрау Клейнгольц встала. Фрау Клейнгольц обошла квартиру. Фрау Клейнгольц вышла во двор (там у них находился туалет). Мужа нигде не было. В конце концов она обнаружила, что в кабинете одно из окон приоткрыто, а она отлично помнила, что закрывала его. Подобного она не забывает.

Фрау Клейнгольц обуревала кипящая ярость: четверть бутылки коньяку, кувшин пива, и все напрасно! Надо бы одеться, подумала она и, набросив теплый лиловый халат, отправилась на поиски мужа. Где ж ему быть — наверняка, заправляется в трактире у Брюна.

Зерновая контора Клейнгольцев — старое надежное предприятие — располагалась на Базарной площади. Эмиль был представителем уже третьего поколения ее владельцев. Она имела стабильную репутацию, пользовалась доверием трехсот постоянных клиентов — фермеров и землевладельцев. Когда Эмиль Клейнгольц говорил: «Франц, это отличное удобрение», Франц не требовал проверки компонентов, входящих в состав удобрения. Он просто платил деньги и был уверен: товар действительно отменного качества.

Правда, этот подход имел свою особенность. Чтобы сделка дала плоды обеим сторонам, ее, как задумано природой, необходимо было «поливать», то есть обмывать. Вот так каждый вагон картофеля, каждая расписка, каждый договор сопровождался возлиянием; в ход шли пиво, водка, коньяк. И все бы ничего, если тебя ждет покладистая жена, сплоченная семья, в которой царят мир и уют, но что, если жена — змея подколодная?

Фрау Эмилия Клейнгольц всегда была склочной особой. Она подозревала, что это не очень хорошая черта, но гордыня в ней всегда брала верх.

Она вышла замуж за красивого, к тому же богатого мужчину. Бедная девушка, без гроша в кармане, вырвала его у других. И теперь, после тридцати четырех лет брака, она, как и в самом начале, неистово сражалась за него.

И вот она в тапочках на босу ногу, в домашнем халате, направлялась на угол к Брюну. Но и там мужа не оказалось. Она могла вежливо поинтересоваться, не заходил ли туда муж, но это было не в ее характере — она набросилась на трактирщика с отборной бранью: мерзавец, пьяниц спаивать, донесу куда следует…