Читать книгу "Москва купеческая - Павел Бурышкин"

Уральские промышленники говорят, что «дух инициативы и предприимчивости, столь важный для развития промышленности, живет только там, где каждый уверен в строгом соблюдении разумного и справедливого закона».

Южные горнопромышленники пишут, что «какая бы то ни была промышленность может развиваться только при условии существования прочных законов и сильной власти, всеми уважаемой и признаваемой». Наконец, Нижегородский биржевой комитет еще до 17 октября пишет: «Теперь, когда мы стоим, по-видимому, перед лицом полной революции, мы, как умеренные элементы, вновь должны указать правительству, вновь умолять его дать России правильное народное представительство, т. е. основанное на общем избирательном праве и с законодательной властью».

Заявление московских промышленников редактировалось в том же духе.

«Нужны коренные реформы, – говорит докладная записка группы фабрикантов и заводчиков Центрального района, – мы ясно видим, что сама промышленность находится в теснейшей зависимости от устойчивости правовых организаций страны, от обеспеченности свободной инициативы личности, от свободы науки и научной истины и от уровня просвещения народа, из которого она вербует свои рабочие силы, тем более производительные, чем более они просвещены и материально обеспечены».

Записка московских фабрикантов и заводчиков заявляет также, что «… недовольство рабочих, при прочном правовом порядке, при неотъемлемых гарантиях неприкосновенности личности, при свободе коалиций и союзов различных групп населения, связанных общностью интересов, могло бы вылиться в законные формы борьбы… Отсутствие в стране прочного закона, опека бюрократии, распространяющаяся на все области русской жизни, выработка в мертвых канцеляриях, далеких от всего того, что происходит в неостанавливающемся течении бурного потока жизненных явлений, норм и правил на все случаи многосложных народных потребностей, задерживают развитие хозяйственной жизни в стране».

Были и другие заявления, все примерно такого же содержания. Заметим, что они исходили всегда от «группы фабрикантов и заводчиков» – той группы, которая сорганизовала потом Общество фабрикантов и заводчиков.

Земские и городские съезды не один раз собирались в 1904-1905 годах. Лейтмотив всех обсуждений – необходимость созыва народного представительства на основании четырехгласной формулы. Главная масса участвующих – либеральные земцы. Представители городских дум представляли значительное меньшинство, причем от городов в съездах сидели представители интеллигенции. С несомненной ясностью обнаруживалось, что распространенное ранее мнение о «купеческом засилье» в городских думах по меньшей мере пережиток прошлого. Если формально в составе лидеров земско-городских совещаний имеются «выходцы» из купечества (всегда приходится иметь в виду А. И. Гучкова), то, по существу, между организованной промышленностью и руководителями земско-городских съездов согласия нет: все попытки в этом отношении терпят неудачу.

Бюро, избранное на июльском съезде 1905 года для подготовки проекта общеимперской организации промышленности и торговли, куда входили гр. Бобринский, Плезнер, Гужон, Коновалов, Нобель, Рябушинский и Триполитов, уже в июле пыталось достигнуть координации действий с заседавшим тогда в Москве съездом городских и земских деятелей. Но почвы для соглашения не нашлось. Эта попытка была возобновлена во время сентябрьского съезда земцев, но также успеха не имела. Сентябрьский съезд принял кадетскую аграрную и промышленную программу: принудительное отчуждение земли, восьмичасовой рабочий день, свободу стачек и т. д. На том же съезде А. И. Гучков выступил против принятия постановлений об автономии отдельных областей (в частности, Польши) и децентрализации власти. Некоторые члены городской думы из купечества (М. И. Карякин) земно ему за это кланялись, но дело сближения между земцами и промышленниками вперед не продвинулось.

Торгово-промышленную Москву отнюдь нельзя рассматривать как однородную, политически единомышленную группу. В московском купечестве, как среди лиц русского торгового сословия вообще, были люди разных мнений, разных оттенков политической мысли. Были правые, были и левые. Были крайние правые; были, хотя и не особенно часто, и крайние левые, тесно связанные с революционным движением. Таковым, как я уже указывал, молва называла С. Т. Морозова, что имело некоторое внешнее подтверждение в его дружбе с Максимом Горьким. Настоящими революционерами являлись члены семьи мебельного фабриканта Шмита, а в семье шерстяных фабрикантов Арманд были люди, весьма близкие Ленину.

Глава V

Февральская революция разразилась для Москвы – как, впрочем, и для всей России – неожиданно. Правда, после убийства Распутина вся страна жила в ожидании каких-то грядущих событий; считали неизбежным, что что-то должно произойти, что так, как раньше, продолжаться не может, но все-таки, когда в конце февраля из Петрограда стали приходить сведения, что перед булочными и мясными лавками хвосты и что население недовольно отсутствием или недостатком съестных продуктов, то никому решительно не приходило в голову, что Россия находится накануне грозных событий, что переворачивается страница ее многовековой истории и что не только приходит конец прежнему режиму, но и вообще все человечество вступает в новую эру своего существования.

Между тем именно в Москве, где находились руководящие органы всероссийских общественных организаций, где, несомненно, был центр всей русской общественной жизни, можно было ожидать, что в тех кругах, которым было суждено прийти на смену деятелям старой власти, что-либо знали или к чему-либо определенно готовились. Ни в Земском союзе, руководителю которого суждено было стать главой будущего правительства, ни в какой другой группировке никто не подозревал, что революция так близка и, главное, что она произойдет сама собою, без какого-нибудь внешнего толчка. Конечно, в Москве, как и повсюду, очень много говорили и о «дворцовом заговоре», и о «дворцовом перевороте». Называли и имена некоторых именитых москвичей, прежде всего А. И. Гучкова и несколько реже – А. И. Коновалова. Но, может быть, именно потому, что в Москве их хорошо знали, мало кто верил в серьезность такого начинания.

Я очень хорошо помню то «ультрасекретное» заседание в квартире московского городского головы М. В. Челнокова, о котором упоминает Н. И. Астров в своих воспоминаниях, приведенных Т. И. Полнером в его жизнеописании кн. Г. Е. Львова. На этом заседании Г. Е. Львов рассказывал своим собеседникам – нас было человек 10-12 – о своих беседах с «заговорщиками», с теми, кто, как тогда думали, этот «дворцовый переворот» подготовляет. Н. И. Астров удивительно верно передал то впечатление какой-то «неловкости», которая создалась у тех, кому в тот вечер довелось слушать Г. Е. Львова. Всем было ясно, что назревают грозные и трагические события – кн. Львов, давая общий обзор положения в Петербурге и в армии, сделал его в необычайно пессимистическом тоне, – и никто не знал, что надо делать, а может быть, и не понимал сущности происходящего.

В той же книге Полнера приводится свидетельство и М. В. Челнокова, в гостиной которого мы тогда сидели, подтверждающее оценку Астрова и также устанавливающее, насколько кн. Г. Е. Львов был далек от этих, не казавшихся серьезными, «конспираций».