Читать книгу "Право на поединок - Мария Семенова"

«Славься, вождь!» – торжествуют рассвета лучи.

«Славься, вождь!» – на прощание шепчет закат.

Сколько, друг мой, по этой земле ни скачи,

Ты подобное чудо отыщешь навряд…

- гласила кондарская баллада, услышанная Волкодавом ещё на каторге. Северные нарлаки клялись также, будто в прежние времена ценители красоты нарочно посещали Кондар, желая полюбоваться «парящим дворцом». Снизу да сквозь туман ведь не видно, как по улочкам, круто взбиравшимся к крепости, ручьями сбегают помои…

…Когда же, вроде как теперь, над городом сгущались вечерние сумерки, цитадель грозно чернела на фоне догорающего заката, а огоньки факелов, мерцавшие по стенам, казались живыми глазами, зорко устремлёнными в ночь. Недаром в той же балладе рассказывалось о прошлом величии, о былых сражениях и о неусыпной страже, в которой вместе с нынешними воинами незримо стоят тени павших героев… Волкодав не был поэтом, и никакие чудеса и красоты не могли заставить его забыть о насущном. Он вдруг молча схватил Эвриха, шедшего чуть впереди… и швырнул его наземь. Аррант успел мимолётно подумать о запасе камышовых листов, обречённых непоправимо измяться. И ещё о том, что вот сейчас разобьётся чернильница и пропадут тщательно сбережённые остатки чернил… Сколько ни учил его Волкодав, он всё-таки ударился локтем, и в груди отозвалась острая боль.

Почти одновременно о стену дома коротко лязгнул металл. На каменную мостовую рядом с Эврихом упал толстый самострельный болт. Аррант невольно посмотрел туда, откуда он прилетел, и успел увидеть Волкодава, исчезавшего в темноте. Мыш с криками летел над головой венна. Эврих торопливо огляделся и смекнул, почему нападавшие, кто бы они ни были, облюбовали для засады именно этот городской уголок. Здесь можно было выстрелить из переулка, из непроглядного мрака, в то время как ничего не подозревавшие жертвы двигались вдоль стены, кое-как освещённой последним лучом. Даже если промажешь, кромешная тьма надёжно защитит от погони…

Где ж им было знать, что Волкодав, во-первых, учует опасность, а во-вторых, что в темноте он видит почти как днём?… Эврих услышал глухие удары, хрип и рычание, доносившиеся из потёмок. Потом оттуда опрометью выскочил человек. Эврих торопливо поднялся и храбро кинулся наперерез:

– А ну стой!…

Он хорошо помнил, как удачно скрутил в Четырёх Дубах одного за другим двоих разбойников, и впредь был готов столь же лихо сокрушать каких угодно злодеев. Но на сей раз щегольнуть новообретённым искусством не довелось. Выскочивший из переулка почему-то сделал совершенно не то, чего ждал от него Эврих. Жестокий удар пришёлся в живот. Аррант согнулся и отлетел прочь, как котёнок, на лету пытаясь сообразить, в чём же ошибка. Он не распластался на мостовой только потому, что врезался спиной в стену. Было очень больно, рот сам собой раскрылся для крика, но Эврих не смог даже как следует набрать воздуху в грудь. Оставалось падать и умирать. Тем не менее, какая-то сила помогла ему выпрямиться и отлепиться от стенки. Его противник уже отворачивался прочь, чтобы, разделавшись с неожиданным препятствием, исчезнуть в городских закоулках. Эврих шатнулся вперёд, пальцы, перемазанные чернилами, сомкнулись на вороте кожаной безрукавки. Досадливо зарычав, верзила крутанулся навстречу и сгрёб его за грудки. Эвриху показалось, будто кондарец целую вечность отводил для удара правую руку, смыкая пальцы в чугунный волосатый кулак. Который опять-таки медленно-медленно поплыл ему прямо в лицо… Эврих попытался воздвигнуть защиту, понял, что её сейчас сметут и не заметят, успел осознать себя мошкой, прихлопнутой небрежным щелчком… когда из-за его левого плеча возникла ещё чья-то рука. Она метнулась навстречу смертоносному кулаку и приняла его основанием раскрытой ладони…

…Так, как поступал некогда батюшка Волкодава, кузнец Межамир Снегирь. А тот способен был завалить тройку скачущих лошадей, ударив ладонью в оглоблю.

Эвриху показалось, будто влажный хруст прозвучал неестественно громко. Он увидел, как с лица кондарца разом отхлынула вся кровь, как полезли из орбит глаза, а рот под ухоженными усами вдруг жалобно, по-детски скривился: здоровенный мужик ни дать ни взять собирался заплакать. Потом глаза закатились. Пальцы, в которых только что трещала рубашка арранта, вяло разжались, верзила начал валиться. Эврих тоже свалился бы, но его подхватили.

Волкодав осторожно опустил своего спутника на мостовую. Эврих с хрипом вбирал в себя воздух, заново привыкая дышать. Это оказалось непросто. Холодный вечерний воздух влился в нутро, словно отвар рвотного корня. Эврих еле успел перевернуться на четвереньки, и добрые тушёные овощи, съеденные в «Зубатке», хлынули под стену в желобок, служивший уличанам сточной канавой. Запах, и помимо того исходивший из желобка, скрутил учёного арранта новыми судорогами. В глазах расплылась чернота, он неминуемо свалился бы вниз лицом, если бы не поддержавшие руки. Желудок Эвриха мало-помалу опустел и притих, поскольку извергать сделалось нечего. Неудачливый воитель утёрся, открыл глаза и начал оглядываться. Волкодав, сидевший рядом на корточках, показался ему взъерошенным, как только что дравшийся пёс, но, если этого не считать, сражение никак на нём не сказалось. Затем Эврих увидел поверженного кондарца. Тот уже стоял на коленях, сжимая левой рукой правое запястье. Он не произносил ни звука, но Эврих даже в густых сумерках видел, что его лицо по-прежнему было белее муки. Эврих посмотрел на его беспомощно торчавшую кисть. Смятые пальцы выглядели так, словно он пытался пробить кулаком стену. Волкодав поднялся и негромко сказал ему:

– Может, и есть у нарлаков праведные мужи, но я что-то пока немного встречал.

Кондарец ощерил судорожно сжатые зубы, левая рука оставила покалеченную правую и метнулась к ножнам. Венн не стал ждать, пока он вытащит нож. Удар ногой вывихнул нарлаку челюсть и распластал его на земле. Больше парень не двигался.

– Ну и зря, – проворчал Волкодав. – Нет бы просто сказать, сдуру, мол, на недостойное дело пошёл…

Мыш вернулся ему на плечо и с видом исполненного долга вылизывал шрам на крыле. Волкодав перешагнул через обмякшее тело и скрылся в проулке. Спустя некоторое время он вновь показался оттуда, волоча по мостовой ещё двоих любителей нападать из засады. У одного была страшно окровавлена голова: что-то рассекло кожу на лбу и щеке, превратив красивое молодое лицо в жуткую маску. Эврих заметил на ремешке у поверженного колчан с короткими болтами и сообразил, что парню досталось его же самострелом по роже. Второй глухо стонал, всё время норовя подтянуть колени к груди. Ноги обоих волочились и шлёпали по выпуклому булыжнику.

Волкодав без большой нежности побросал притащенных наземь. Эврих тем временем кое-как поднялся и стоял, согнувшись, точно столетний дед, возле стены. Последний раз он принимал подобые побои полных три года назад. Разум успел почти позабыть, как это больно и страшно, а тело, оказывается, помнило. И хотело только одного: сжаться в комок, свернуться, точно младенец в материнской утробе.

Эврих не собирался ему потакать.

– Стража… – прохрипел он, медленно разгибаясь. – Вчера я… в это время здесь шёл, стражников встретил… и позавчера… Где ж они…