Читать книгу "1612. Рождение Великой России - Андрей Богданов"

Точных данных о них мы не имеем. Одни историки полагают, что Пожарскому удалось собрать от 20 до 30 тыс. человек, в том числе около 10 тыс. дворянской конницы, до 3 тыс. казаков и около 1 тыс. стрельцов. Другие исчисляют всё Второе ополчение в 10 тыс. человек. В любом случае Дмитрий Михайлович не надеялся взять числом: денег и припасов постоянно не хватало. Для управления охваченной Земским ополчением территорией при 4 Совете всея земли»- был создан Поместный приказ, позволявший наделять оскудевших дворян поместьями, приказ Казанского дворца и Новгородская четверть для управления и сбора средств в Нижнем Поволжье и на Русском Севере.

На северо-восточные уезды возлагались наибольшие надежды. Пожарский неустанно слал грамоты в Соль-Вычегодскую, Пермь, Верхотурье, Устюг и даже в Тобольск с требованием денег и припасов. «Присылайте к нам в Ярославль денежную казну, что есть у вас… в сборе, ратным людям на жалованье. Поревновать бы вам, гостям (богатым купцам. — А.Б.) и посадским людям, чтобы вам промеж себя обложить, что кому с себя дать подмогу ратным людям. Тем бы вам ко всей земле совершенную правду и радение показать, и собрав с себя те деньга, прислать к нам в Ярославль тотчас».

Плачевное состояние казны заставляло требовать решительных мер. Например, в грамоте на Верхотурье от 26 мая повелевалось силой отнимать товары у торговых людей из городов, не сделавших довольного вклада в земскую казну. Вклад годился всякий. Кроме денег и хлеба Минин принимал муку, овес, толокно, сухари, крупу, соленую свинину и т.п.

Пожарский тем временем должен был ещё управляться с распрями в самом «Совете», среди своих воевод и начальных людей. Известный летописец Смуты келарь Троице-Сергеева монастыря Авраамий Палицын увидал в ярославском окружении Пожарского мятежников, ласкателей и трапезолюбцев, воздвигавших гнев и свары между воеводами и во всем воинстве. Дмитрий Михайлович, если верить Авраамию, якобы был бессилен установить лад в ополчении. Потому он призвал в качестве третейского судьи бывшего ростовского митрополита Кирилла (давно уступившего свое место ерпахиального архиерея Филарету Никитичу Романову и жившего в Троице на покое). Однако и тому не удавалось примирить враждотворцев.

Мы не можем ни обойти это суждение, ни принять бытующий в литературе вывод, что Пожарский не был настоящим вождем, «не имел таких качеств, которые бы внушали к нему всеобщее повиновение». Да, Дмитрий Михайлович сам говорил, что есть вожди достойнее его: «Был бы у нас такой столп, как Василий Васильевич (Голицын), все бы его держались и слушались, а я бы к такому великому делу мимо его не принялся. Меня к тому делу насильно приневолили бояре и вся земля».

Но В.В. Голицын был у польского короля в плену, а говорил Пожарский с послами Великого Новгорода, которых не мог своим авторитетом заставить отказаться от защиты шведов и ввергнуть сограждан в огонь гражданской войны. Князь со всеми держался мягко и обходительно. Единственными ярко проявляемыми им качествами были скромность и абсолютное бескорыстие: он, как и Минин, не принимал никаких подарков и даже не получал жалованья.

Мог ли иной вождь удерживать вместе ратников и воевод, многие годы воевавших на разных сторонах в Гражданской войне и ныне сошедшихся защищать святое, но лично не такое уж выгодное дело: не поддерживать очередного претендента, а обеспечить право выбора царя «всей земле»? И не очевидно ли, что тихий, мягкий и скромный Пожарский на деле справился со своей задачей блестяще, если историки не знают ни одного случая неповиновения его приказам?

Само использование известного святой жизнью митрополита в качестве третейского судьи следует рассматривать как проявление мудрости, а не слабости Пожарского. Возвышение троицкого инока Кирилла могло не нравиться честолюбивому троицкому келарю, но это не значит, что мы должны некритично принимать оценки Авраамия. Его, как и вообще властей Троице-Сергеева монастыря, крайне раздражала медлительность Пожарского, не спешившего по призыву монахов бросаться очертя голову к Москве.

Если смотреть на дело глазами князя Дмитрия Михайловича, то он не имел возможности действовать поспешно. Под Москвой осталось очень мало дворян, зато было полно авантюристов, способных увлечь его сборное войско различными действительными или мнимыми выгодами, если князь не приведёт монолитные, крепкие, довольные службой и жалованьем полки. Минину требовалось дать время на сбор необходимых средств. А Пожарский просто не мог позволить себе потерпеть поражение от поляков или казаков, поскольку все средства снабжения из городов и уездов выжимались Мининым досуха.

Сципион «кунктатор» стал победителем Ганнибала именно благодаря своей «медлительности». Пожарский не менее разумно использовал промедление. Пока он собирал силы, поляки и бояре в Кремле голодали, а казаки под Москвой и шляхтичи в королевском лагере ссорились до драки. Король Сигизмунд был не прочь занять Московский престол, но сомневался в своих силах обуздать гражданскую войну, которая жгла уже саму Польшу. Разгулявшись на Руси, шляхта буйствовала и в Речи Посполитой; Пожарский ещё стоял под Ярославлем, когда 7 тыс. оставшихся без вождя ратников Сапеги составили конфедерацию и ушли из Москвы домой, грабить королевские имения, возмещая себе невыплаченное жалование.

Король препирался со шляхтой на сейме и не пошел к Москве. Лишь смоленский губернатор Яков Потоцкий в мае послал туда на смену Александру Гонсевскому полковника Николая Струся с 3 тыс. ратников. Тогда и литовский гетман Ян Карл Ходкевич, более полугода простояв без дела, двинулся к Москве с запасами для гарнизона, величайшими усилиями набрав 12-тыс. войско из сбродной польской и литовской шляхты, 15-ти хоругвей королевской конницы, отрядов пехоты и 8-ми тыс. украинских казаков.

Давняя вражда Потоцкого к Ходкевичу мешала объединению усилий неприятеля. Племянник Потоцкого Струсь задержал поход гетмана на 4 недели, но так и не объединился с ним. В начале июня 1612 г. Струсю удалось войти в Кремль, а Ходкевич доставил гарнизону продовольствие, но это был последний успех интервентов. Оголодавший гарнизон мигом расхватал доставленные припасы. По требованию Струся Гонсевский передал ему командование. Напрасно Ходкевич защищал Гонсевского, обещал гарнизону скорый приход короля, умолял Сигизмунда выступить в поход и собрать для войска жалованье.

Предвидя плачевный исход завоевания, Александр Гонсевский и множество его сторонников покинули Москву. В Кремле и Китай-городе осталось лишь войско Струся и часть ратников Сапеги под командой хорунжего Будилы. В залог будущего жалованья им были выданы драгоценности из царской сокровищницы (короны, скипетры, бармы, облачения и т. п.). Бояре, хоть и утеснённые в своей власти, готовы были расплачиваться с оккупантами чем угодно, лишь бы те продолжали их защищать.

Ходасевич уже понимал, что раньше зимы Москва королевских знамен не увидит, а прокормиться в ней интервенты не смогут. Чтобы удержать Москву, гетман должен был любой ценой собрать и доставить поредевшему гарнизону продовольствие. Он отступил на запад и разослал повсюду буйные отряды фуражиров, которые в поиске не разорённых сел сражались с казаками и отрядами ополчения, а в Новгородской земле—даже со шведами (коими были разбиты).