Читать книгу "Ошибка Коперника. Загадка жизни во Вселенной - Калеб Шарф"

Как я уже писал, эукариотические клетки отличаются от полчищ одноклеточных организмов – и на то есть еще одна причина. В эукариотических клетках содержатся дополнительные структуры, так называемые митохондрии – обернутые в клеточные мембраны упаковки ДНК, РНК и сотен ферментов. Эти упаковки хранятся отдельно от ядра клетки, которое оберегает первичную ДНК организма. Митохондрии сами по себе удивительны. Помимо всего прочего они служат специализированными станциями по производству химической энергии для поддержания эукариотической жизни: именно они обеспечивают реакции окисления, в результате которых получаются жизненно важные молекулы, которые умеют разносить электрическую энергию по клеткам. Именно поэтому мы, собственно, и должны дышать кислородом, и именно поэтому мы, как и остальные эукариоты, можем быть такого огромного размера.

Митохондрии делают возможной такую жизнь, как мы, поскольку многократно повышают производительность нашего метаболизма. Энергия, которую они обеспечивают, позволяет увеличить количество генов, экспрессия которых по силам нашим клеткам, в 200 000 раз по сравнению с одноклеточными организмами. Однако происхождение митохондрий, скорее всего, бактериальное. Мы считаем, что примерно 2 миллиарда лет назад они слились с предшественниками эукариотических клеток и вступили в отношения эндосимбиоза – были полностью поглощены клетками-хозяевами и стали служить для них жизненно важными генераторами энергии.

Пока что все складывается. Однако некоторые ученые, в том числе биохимики Ник Лейн и Билл Мартин[205], отстаивают ту точку зрения, что организм, который слился с митохондриальным предком, вероятно, сам по себе был не более сложным. Эти ученые утверждают, что сложные клетки эукариотов начались с сочетания двух похожих организмов. Согласно Лейну и Мартину, вся история сложной жизни началась с одного-единственного случайного и крайне маловероятного слияния двух клеток.

Мне представляется, на сегодня это самый веский довод в пользу того, что происхождение сложноклеточной жизни на Земле было чистым везением. Он подкрепляет астрофизическую и планетную аргументацию, которая доказывает, что жизнь зародилась в результате весьма специфической цепочки событий, однако сам по себе он еще сильнее. Если и в самом деле для возникновения жизни необходимо столь уникальное стечение обстоятельств, шансы, что планет вроде Земли достаточно много, вероятно, очень малы. Однако пока что митохондриальная гипотеза не нашла окончательного подтверждения.

Бывали, конечно, на Земле и другие поразительные случаи эндосимбиоза (когда один организм мирно существует внутри другого к вящей пользе обоих). Вот, к примеру, хлоропласты – структуры, играющие главную роль в фотосинтезе, – в клетках растений свидетельствуют, что на каком-то этапе произошло похожее слияние. Ученые считают, что эти микроскопические структуры в форме фасолинки когда-то были сине-зелеными одноклеточными водорослями – древними видами микробов, умевшими осуществлять фотосинтез. Однако растения, которые также содержат митохондрии, появились гораздо позже, чем сложноклеточная жизнь. В сущности, все свидетельствует о том, что ничего похожего на «митохондриальное событие» больше не повторялось – оно произошло ровно один раз 2 миллиарда лет назад.

Эта теория достаточно убедительна. Однако на самом деле мы не знаем, что митохондриальный предок слился с другим видом простейших. Если на тот момент уже существовала прото-эукариотическая форма жизни, а может быть, даже какая-то относительно сложная архея, митохондриальное событие, вероятно, стало лишь шагом в эволюции подобного организма, очередным случаем ничем не примечательной разновидности эндосимбиоза, какие бывали и раньше, когда прото-эукариоты захватывали полезных микробов, но не переваривали, а сохраняли в себе. В таком случае митохондриальное событие было бы куда менее примечательным, и, признаться, мне это больше по душе. Линии доказательств, которые основаны на «невероятных событиях», мне претят. Они подозрительно похожи на доводы некоторых ученых ХХ века, например, физика Фреда Хойла, который утверждал, что для зарождения жизни на Земле требовалось «осеменение извне». Хойл предполагал, что земная биохимия началась с организма, который, будучи совершенно естественным, вроде бактерии, был занесен сюда откуда-то из внеземного пространства. Такие гипотезы называются «панспермия»[206] – от греческого словосочетания, которое означает «смесь всяческих семян».

По мысли Хойла и его сторонников, если смешать атомы и молекулы где-то в общем котле на первобытной Земле, шансы, что даже в пределах нескольких миллиардов лет спонтанно сформируются молекулы ДНК или РНК, практически нулевые. Подобным же образом жизнь не могла зародиться здесь сама по себе и наверняка была инициирована зачатком жизни или прото-жизни, который прибыл к нам откуда-то еще. Проблему абиогенеза отдали Вселенной на аутсорсинг.

Сегодня мы полагаем, что способы, которыми создаются молекулярные структуры, как базовые, так и сложные, гораздо проще, чем мы думали, как и способы, которыми из сложных систем может спонтанно возникать порядок. Кроме того, мы полагаем, что существует широкий диапазон неживых, неорганических химических и физических лекал, которые могли подтолкнуть углеродную химию к тому, чтобы стать полномасштабной биохимией на юной Земле. Так что привлекать панспермию в представлении Хойла теперь словно бы и ни к чему. И хотя современные представления всего не объясняют, однако из них очевидно следует, что нужно воздерживаться от предположений, что если какой-то биологический феномен не вполне понятен, он автоматически становится невероятным. Так что, на мой взгляд, предполагать, что сложные клетки с митохондриями имели лишь очень скудные шансы на возникновение из микробного котла, – это (по крайней мере на первый взгляд) все равно что увлекаться идеей той самой панспермии, согласно которой зарождение жизни маловероятно просто потому, что нам так кажется.

Но я и на этом не остановлюсь. Я считаю, что если история науки чему-то нас и учит, то только тому, что подобного рода предположений следует всячески остерегаться. В наших силах отсекать самые экстремальные из подобных идей, и мы обязаны так и поступать. Как я покажу, дело в том, что зачастую они вдохновлены интуитивными предположениями о природе статистики, которые оказываются ошибочными. В сущности, самый серьезный довод против любой версии «уникальной Земли» дает нам относительно простой, однако очень убедительный экскурс в область природы вероятности и нашего восприятия случайности.