Читать книгу "Рождение греческого полиса - Эдуард Фролов"

Однако все эти попытки одинаково могут быть поставлены под сомнение именно потому, что в основе слова «киллирии», как указал еще Отфрид Мюллер, может лежать не греческий, а местный, сикуль-скин корень.[318] Можно думать, например, как это делает Ад. Гольм, что слово «киллирии» было первоначальным названием одного из покоренных греками сикульских племен. Гольм при этом ссылается на одно место из поэмы Нонна «О Дионисе», где о киллириях упоминается именно как о древнем народе наряду с элимами (Nonn. Dion., XIII, 311).[319]

Еще одна возможность — и, может быть, самая привлекательная из всех — указана итальянским ученым А. Чечи, который сближает греческое κυλλύριοι с латинским culleus, что значит «кожаный мешок», «мех».[320] При этом является возможность не только объяснить термин «киллирии» с позиций древнего италийского языка, на одном из диалектов которого должны были изъясняться сикулы, но и истолковать его по аналогии с некоторыми другими известными нам у греков названиями земледельческих рабов. Возможно, что киллирии были прозваны так по своей одежде типа какого-нибудь кожуха (причем было использовано именно местное название), наподобие того, как сикион-ские рабы были прозваны катонакофорами (κατωνακοφόροι) по своей верхней меховой или кожаной одежде — катонаке (κατωνάκη).[321]

Что одежда такого типа — «кожухи» — в принципе была характерна для простолюдинов в архаическое время, подтверждается превосходной параллелью, на которую нам указал А. И. Доватур. Это —отрывок из Феогнида, где говорится о социальном перевороте на родине поэта, в Мегарах Нисейских:

Город наш все еще город, о Кирн, но уж люди другие.Кто ни законов досель, ни правосудья не знал,Кто одевал себе тело изношенным мехом козлиным (άλλ' άμφ'ι πλευρηισι δοράς αιγών κατέτριβον)И за стеной городской пасся, как дикий олень,—Сделался знатным отныне. А люди, что знатными были,Низкими стали, Ну, кто б всё это вытерпеть мог?

(Theogn., 53-58 Diehl[322], пер. В. В. Вересаева).

Эта параллель вдвойне интересна — не только возможным подтверждением бытовой характеристики сиракузских киллириев, но и указанием на сходную социально-политическую ситуацию: ведь и в Сиракузах противостояние аристократии и демоса завершилось — при прямом участии киллириев — победоносной народной революцией.

Однако до этой революции дошли не сразу. Поначалу, и довольно длительное время, господствующее положение в Сиракузах безраздельно принадлежало первопоселенцам, присвоившим себе лучшую и большую часть земли, поработившим местное население и сплотившимся — перед лицом этих своих многочисленных рабов и в противовес формирующемуся городскому демосу — в сильное спаянное сословие аристократов-гаморов. Конечно, эта новая сиракузская аристократия не составляла такой монолитной касты, как спартанцы или фессалийцы. Их положение основывалось много более на реальном богатстве и могуществе, нежели на принадлежности к традиционной родовой организации, и оно не гарантировалось и не страховалось специальными ограничительными законоположениями. Например, как показывает история с Эфиопом, они обладали правом отчуждать свои наделы,[323] и, следовательно, их слой не был так застрахован от размывания, как сословие спартиатов. И все же их богатство, их вооружение, их сплоченность надолго — почти на два с половиной столетия—сделали их господами в новой захваченной ими стране, и, конечно же, они успели за такой срок обрести собственные традиции и стать — в лице своих потомков — аристократией также и по рождению.

В соответствии с ведущей ролью землевладения и авторитетным положением монополизировавших этот вид занятий гаморов политический строй в Сиракузах, если и не с самого начала, то очень скоро, в той степени, в какой рано обнаружилось противостояние слоя первопоселенцев, ставших знатью, последующим эпойкам, должен был стать аристократическим. Общим подтверждением этого может служить свидетельство Паросской хроники, которая для времени около 600 г. до н. э. когда в Сиракузах нашла себе убежище аристократическая лесбосская поэтесса Сапфо, отмечает: «в Сиракузах же власть держали в своих руках геоморы (έν Συρακούσαις δέ των [γεω]μόρων κατεχόντων την άρχήν)» (Marm. Par, ер. 36, vs. 52). Свидетельство это, разумеется, надо истолковывать не в том смысле, что тогда, впервые власть в Сиракузах захватили гаморы, а в том, что они уже давно или все еще ею обладали. Во всяком случае, подчеркивание этого обстоятельства хронистом говорит о том, что противоположность между землевладельческой знатью и остальным народом вполне уже обозначилась и строй носил ярко выраженный аристократический характер.[324]

С этим свидетельством корреспондируют и указания Аристотеля (Pol. V, 3, 1, р. 1303 b 17—26); рассказывая о случившейся в Сиракузах в древние времена (έν τοΐς άρχαίοις χρόνοις) ссоре двух молодых людей, которая повлекла за собой общую смуту в государстве, он отмечает, что они были из числа граждан, исполняющих или, как лучше было бы толковать это место, могущих исполнять должности (έν ταΤς άρχαΐς οντων), и что эта их ссора расколола надвое всю корпорацию пользующихся гражданскими правами (τούς έν τω πολιτεύματι), что опять-таки предполагает наличие и другой, не обладавшей правами гражданства части народа.[325]