Читать книгу "Его повесили на площади Победы - Лев Симкин"

«Приговор был встречен громкими возгласами „ура“ и долго не смолкающими аплодисментами, — вспоминал годы спустя Петр Крупников. — Публика, которая там сидела в ту ночь, — а она не была чисто коммунистической, там был, например, поэт Ян Судрабкалнс[23] — аплодировала и аплодировала. У многих тогда выплеснулись старые антинемецкие настроения».

И еще одну немаловажную деталь подметил Крупников, не спускавший глаз со скамьи подсудимых. «Еккельн вдруг сжал кулаки так, что костяшки пальцев побелели, и сказал: „Господа, мы офицеры, нам следует держаться“».

В ночь после оглашения приговора осужденные не спали. Все они написали ходатайства о помиловании. Еккельн в том числе. Стало быть, не был он уж таким гордым, как себя изображал. Как говорится, цеплялся за жизнь. Ходатайства приняли, и, выдержав для приличия какое-то время, утром объявили, что Президиум Верховного Совета СССР ходатайства отклонил.

Психология зла — 12

— Похоже, Еккельн в суде вел себя как ни в чем не бывало, хотя и понимал, что ему грозит. Сохраняя присутствие духа, позволял себе спорить с прокурором, огрызался, нисколько не скованный присутствием публики.

— Таков его психотип. Несгибаемый нацист гнул свою линию. Это говорит о том, что перед нами целостный портрет социопата. Выслушивая в течение нескольких дней рассказы о творимых под его руководством зверствах, он проявил полное отсутствие эмпатии к жертвам. Еккельн мог стать крупным бандитом.

— Но стал полицейским.

— Такое случается. Даже в мирной жизни социопаты могут попасть в тюрьму, а могут, напротив, на полицейскую службу. Если в полиции санкционированы пытки, они могут получать от такой работы удовольствие.

— Почему Еккельн не каялся, не оправдывался, несмотря на примененные к нему жесткие условия содержания, немного смахивающие на пытки?

— Не заметно обычного в такой ситуации посттравматического синдрома. Психологически устойчивый тип. Упрямый, уверенный в своей правоте. Большинство людей достаточно социализировано, чтобы чувствовать вину, когда вредят другим. Совершать насилие они могут, когда не чувствуют себя виновными. И Еккельн тут не исключение, ведь он лишь с усердием исполнял приказы. Целостный человек, совесть его была чиста. Хотя скорее она у него просто отсутствовала.

Рассказ о семи повешенных

Выписка из акта: «Я, начальник отделения ОУ ГУПВИ НКВД майор Недзвецкий, в присутствии председателя Военного трибунала ПрибВО полковника юстиции тов. Панкратьева и врача Ягодинской 3 февраля 1946 года в 15 часов 30 минут в городе Рига на площади Победы публично привел в исполнение приговор Военного трибунала ПрибВО над военными преступниками… Смерть вышеперечисленных преступников наступила немедленно. Трупы преступников преданы земле».

Для семи приговоренных нацистов была смонтирована большая виселица с общей перекладиной. Их поставили в открытые кузова полуторок (по двое в каждую, только Еккельн был в машине один), накинули на шеи петли, затянули. Затем шоферы по команде одновременно дали газ.

За происходящим наблюдала толпа народа. По утверждению Грутупса, рижан туда сгоняли в принудительном порядке. Это, конечно, не так, люди склонны к такого рода зрелищам. К тому же в Риге это было первое повешение за несколько столетий. Лжет Грутупс и утверждая, будто «благородный» Еккельн сам продел голову в петлю — на самом деле, по свидетельствам очевидцев, старался от нее увернуться. В толпе, собравшейся на площади Победы, Грутупс умудрился выискать евреев. На этот раз он не ошибается, хотя по окончании войны в городе их осталось неполных две сотни.

Петр Крупников видел там многих из них — бывшие узники считали своим долгом присутствовать на этой казни. Одним из них был будущий автор первой книги о Рижском гетто Макс Кауфман. Он специально приехал из Вены, где оказался после гетто и нескольких концлагерей, чтобы увидеть, как судят Еккельна. Еще искал могилу Артура Кауфмана — безуспешно. Его сына застрелил весной 1943 года комендант гетто Рошман — за то, что тот, работая на торфоразработках, раздобыл у крестьян немного еды[24].

Грутупс пишет, что трупы на виселице раскачивались несколько дней и только после того, как прошел слух, что их собираются похитить «лесные братья», — тогда тела сняли и похоронили. Это не так, на самом деле они висели ровно столько, сколько было положено по указу от 19 апреля 1943 года.

По Сети гуляет рассказ, будто повешенные генералы висели без формы, сорванной кем-то ночью. Это тоже не так. Отец историка Арона Шнеера, тогда курсант школы милиции, стоял в оцеплении у эшафота. Он рассказывал сыну, что к повешенным подбегали люди и били их палками, а с одного сдернули штаны. Этим одним, по свидетельству присутствовавшего на казни Маргера Вестермана, был не кто иной, как Еккельн. Следующим утром на труп натянули штаны, но не генеральские с лампасами, а простые, солдатские.

…70 лет спустя в поисках места, где стояли виселицы, я бродил по площади Победы. Между прочим, ее название не имеет никакого отношения ко Второй мировой войне. Площадь была названа так в 1920-е годы в честь победы латышских частей в октябре 1919 года над добровольческой Западной армией, организованной при поддержке германского рейхсвера. Здесь должны были проходить парады армии независимой Латвии, но поскольку вскоре страна потеряла свою независимость, вопрос отпал сам собой.

В послевоенные годы по площади проходили праздничные демонстрации, а в 1985 году к 40-летию Победы рядом поставили памятник воинам Советской армии — освободителям. Нынешние националисты безуспешно призывают его демонтировать.

Монумент стоит не на той части площади, где когда-то стояли виселицы, от этого места его отделяет парк Победы. Он прежде назывался Петровским и был разбит еще до революции, причем в посадке деревьев участвовал Николай Второй.

Скажете, каждое из этих событий — само по себе и они никак друг с другом не связаны? Но у истории свои гигантские метасюжеты, ленты которых раскручиваются по ее воле. И если представить себе, будто между событиями, в разные годы происходившими на площади Победы, существует символическая связь, то их кульминацией, несомненно, стали бы виселицы 1946 года.

«И расскажи сыну своему»[25]

Вместо послесловия

Мой отец начал бегать в 60 лет. Правда, на войне ему, солдату-связисту, тоже пришлось побегать. Под обстрелом, с двумя тяжелыми катушками, как он говорит, на горбу, на бегу их разматывая. В 60 он вновь побежал, до 70 одолевал марафонскую дистанцию, а после — 10-километровую. В 90 на международных состязаниях ветеранов в Лионе завоевал звание чемпиона мира.