Читать книгу "Все мои женщины. Пробуждение - Януш Леон Вишневский"

— Ну если так, то это не вино, а настойка. Конечно, я хочу попробовать! — сказал Он по-английски стоящему около них бармену.

Тот склонил голову и торопливо отошел от столика. Наталия молча смотрела на вид, открывающийся из окна. Потом прошептала:

— До сих пор, вот уже сколько лет, меня эта картинка восхищает. Раньше я все представляла себе, что мы с тобой могли бы смотреть на нее вместе. Одно время я очень тосковала по тебе и очень этого хотела. Потом многое произошло, и я уже не тосковала и потихонечку обо всем начала забывать. И вот сегодня, так внезапно, непонятным образом, без предупреждения случается то, что случается. И ты, совершенно неожиданно, благодаря этой моей фарфоровой тарелке, сидишь тут со мной и смотришь на то же самое, на что и я…

За светящейся изнутри колокольней с шарообразным куполом, напоминающим затемненный диск какой-то монструозно огромной луны, над пологой крышей храма, вдали, над горизонтом, виднелась линия гор с возвышающимся широким конусом Этны. Вечер окрасил фон этой необыкновенной картины сине-голубыми тонами всех оттенков. Вдалеке, у подножия гор, дрожали маленькие огоньки, разбросанные тут и там вдоль линии берега моря. Потрясающий своей красотой и настроением вид.

Миндальное вино имело с вином мало общего. В России, за Уралом, где не росли цитрусовые и миндаль был неприлично дорогой, Ему приходилось пить более вкусные травяные настойки. Потом они с Натальей перешли на нормальное вино и разговоры. Он помнит, как она, хоть Он и не спрашивал, как будто услышала витающий в воздухе Его вопрос, почувствовала Его любопытство и ответила:

— Тогда, в Познани, наступил такой момент, когда я наконец поняла, что на самом деле это неправда, будто тебе надо время, чтобы что-то решить про нас. Потом до моего мозга дошло, что никогда в твоем мозгу не было таких понятий, как ты со мной, мы, нас или нами. Такими категориями мыслила только я, когда думала о тебе.

В тот момент я почувствовала себя так, словно в меня, прямо в сердце, вогнали бамбуковый кол. Мне даже казалось, что я слышу тот рвущийся звук, с которым он в меня вошел, а потом — что я распалась там, внутри себя, на куски. Мне не хотелось плакать, не хотелось даже дышать. Мне ничего не хотелось. Я просыпалась утром и не находила в себе сил, а что хуже всего — причины, чтобы вставать. Но мне приходилось вставать, чтобы сходить пописать. Поэтому я сползала с постели и шла эти несколько метров до туалета, и мне казалось, что я бреду по застывающему бетону, а не по паркету. Это продолжалось месяц. Может быть, полтора. В день моего рождения…

— Ты помнишь, когда у меня день рождения? — спросила она вдруг.

Поскольку Он молчал слишком долго, избегая ее взгляда, она кивнула:

— Не помнишь. Понятно. Не записал себе в Гугл-календарь…

Она взяла бокал с вином и, вставая со стула, спросила:

— Выйдешь со мной на террасу? Я хочу покурить.

Она встала у балюстрады, повернув голову в сторону гор. С бокалом вина в руке, с сигаретой, приклеенной к губам. На Него она не смотрела.

— А тебе и не надо было. Я родилась в октябре, как и твоя Сесилия. Только на десять лет раньше. На следующий день после нее. Бесконечность плюс один. Простой алгоритм. Но, впрочем, не важно.

Она прикурила очередную сигарету и, снимая с Него пиджак, спросила тихо:

— Можно, да?

— А то мне холодно. А тебе ведь всегда было тепло, — объяснила она.

— Помнишь, как мы иногда зимой вылезали совершенно голые из нашей постели и курили на балконе? Босиком на снегу? Меня начинало трясти от одного взгляда на тебя. Не знаю, от счастья ли или от холода. А потом возвращались с ледяными ногами в постель — и ты ими трогал мои ягодицы или раздвигал мне бедра. А я выдиралась как сумасшедшая. А однажды ты заявил с уверенностью в голосе, что у нас был «очень хороший секс». А когда я спросила, почему это ты так уверен, ты мне ответил: «Как это почему? Потому что не только я, но и все соседи вышли на балкон покурить». И мы с тобой хохотали, прижимаясь друг к другу как дикари. А потом ты на несколько минут всю дикость потерял и стал такой нежный, сунул голову мне между ног и начал меня, как дикий каннибал, пожирать. Я и сегодня, несмотря на других мужчин, которые тоже курили после секса, причем не только сигареты, когда мастурбирую, чаще всего вспоминаю именно этот момент.

Вот тогда, в октябре, в день своего рождения, я стащила себя с постели и открыла дверь почтальону. Он так стучал, что мне показалось, будто атомная война началась и я не успею добежать до бомбоубежища. Он мне принес заказное письмо с уведомлением о поступлении средств на мой счет. По страховке. Отличный подарок на день рождения. А кроме этого почтальона, никто ко мне в дверь в тот день не постучал. И даже не позвонил. Ты же меня отключил от всего мира — у меня был только ты. Все остальные мне тогда были попросту не нужны…

На следующий день я приняла впервые за шесть недель душ, причесалась и поволоклась в банк. Такой был страшный дождь в тот день! И ветер дул какой-то просто арктический. Рядом с банком была туристическая фирма. Они на своей витрине наклеили подрисованные в фотошопе плакаты с фотографиями райских пляжей и солнца на неестественно голубом небе. Я вдруг подумала, что тепло и солнце смогут мне как-то помочь. Вошла туда и спросила у какого-то мальчика в костюме, где на свете сейчас есть такой пляж и такое солнце, как на плакате в окне. Потому что я бы туда очень хотела. За четыре тысячи триста восемьдесят два злотых. Думала, он меня на Галапагосы отправит, а он посоветовал Сицилию. Я хотела жить в четырехзвездочном отеле по итальянским стандартам, но получился кемпинг в окрестностях Мессины. Тоже, к сожалению, по итальянским стандартам. За воротами кемпинга сразу начиналась заасфальтированная дорога с мусорными ящиками, около которых вечерами кружили крысы. За две недели солнце на небе появилось, может быть, раза два, на пару часов, а «пляж с мельчайшим, как зернышки мака, песком» оказался коричневым от дождя, холодным и твердым. Как тротуар перед моим домом в Познани. В первое серое, ненастное утро по дороге на пляж я уговаривала себя, что я ведь философ по образованию, а не только математик, которая плохо все рассчитала. А раз я философ — начала вспоминать, что писали философы о судьбе, предназначении и свободе воли. Решила, что во время прогулки по пляжу протранслирую все это на себя и свою жизнь. Но забыла взять с собой сигареты. Философствовать без сигарет мне казалось совершенно невозможным. Я как раз проходила мимо какой-то небольшой деревянной халупы, в которой размещался маленький магазинчик с открытками и всякой туристической мишурой. Я прикинула, что там должны быть сигареты. Зашла так неожиданно и тихо, что сидящая за кассой женщина даже не успела отложить книжку, которую с увлечением читала. Читала она Хвина. Я даже заметила, что по-польски. Хорошо знакомую мне «Самоубийство и грех существования». Ну твою же мать! Я подумала, что это, наверно, какой-то вредный и паскудный заговор против меня, и мне еще сильнее захотелось курить. Но сигареты там не продавались. Однако поскольку я спросила по-польски — женщина вытащила из своей сумки пачку «Кэмела», купленную у туристов с Украины, и мне подарила. Мы с ней там до вечера выкурили, наверно, целую пачку этого «Кэмела», если не две.