Читать книгу "Фамильное привидение - Ирина Арбенина"

На редкость, надо сказать, обаятельный!

А следом…

Накануне ночью она проснулась от кошмарного видения…

На сей раз старик стоял в воротах какого-то странного каменного дома, из многочисленных окон которого выглядывали женские лица, и манил ее костлявым пальцем:

— Иди-иди… Теперь близко!

— Что — близко? — спросила она.

— Расплата близко, — ответил он и щелкнул пальцами.

— Это тюрьма? — спросила она про странный каменный дом.

— Иди-иди… — он опять поманил ее. — Правда — близко!

С ужасным криком она проснулась.

Теперь он явился и ей!

То, чем она пугала других, случилось наяву с ней самой.

В ужасе она сидела на постели рядом со спящим и ничего не подозревающим мужем…

Но тут она услышала сонное дыхание своей девочки, своей «истинной Глинищевой», и успокоилась.

Что ж… Она должна будет сделать и это. Совершить еще одно преступление. Назад дороги нет… Ради детей мать обязана сделать все.

* * *

В своих признательных показаниях Алена Глинищева написала, что задумала и осуществила свои преступные деяния в одиночку и что ее супруг, Алексей Глинищев, не был посвящен в ее планы.

Она призналась, что совершила отравление депутата в состоянии аффекта, из-за того что Хованский, состоявший с ней в тайной любовной связи, ее бросил. А в качестве доказательства своей вины она назвала то самое неизвестное отравляющее вещество, которое стало причиной смерти Хованского.

Версия «на почве ревности», не имеющая, правда, никакого отношения к реальности, тем не менее получилась убедительной. Для правоохранительных органов.

Суд учел, что у Алены маленький ребенок, что она находилась в состоянии аффекта и действовала под влиянием «оскорбленного чувства и несчастной любви».

Книга Витенгоф вышла в свет. В ней только не было главы, где вспоминалось о детской любви Сонечки Витенгоф к офицеру Алексею Глинищеву и его смерти в севастопольском госпитале, его сожалениях о том, что у него не осталось наследников и что родовая линия Глинищевых на сем прерывается…

Сию главу Генриетта из книги решительно изъяла. Это была ее сделка с Аленой.

Алена призналась в убийстве Хованского, снимая таким образом обвинения с Ладушкина, а в обмен Аленина дочь должна была остаться Глинищевой. Истинной Глинищевой. Потомком рода Глинищевых, записанных в «Бархатную книгу» и ведущих свое начало от литовского князя Гедиминаса, умершего в одна тысяча триста сорок первом году и оставившего потомков — Витовта, Монвила, Наримонта, Кейстута, Явнута, Ольгерда, Кориата и Любарта…

А уж от них пошло-поехало… До наших дней.

Глава 23

— Ань, я все-таки не понимаю… Ну разве можно из-за такой ерунды убивать? — недоумевала рыжая, заехавшая к Светловой с последними новостями от следователя.

— Какой ерунды, Генечка?

— Ну разве можно ради слов «мы есть в «Бархатной книге» совершить такие преступления?

— Нет, конечно… Ради ерунды нельзя.

— Но — как же?

— А она не ради ерунды это сделала. Хованский покусился не на ерунду. Он, Генечка, хотел разрушить ни мало ни много ее хрустальную мечту. Хрустальную мечту и план жизни. А вот ради того, чтобы защитить подобные вещи, некоторые готовы на все. В том числе и на преступления.

— Все-таки как-то в голове не укладывается…

— Понимаешь, некоторым людям сейчас кажется, что уже ничего нельзя поменять в той жизни, которую им приходится вести. В старину о таком говорили «влачить жалкое существование». Так вот, иногда им кажется, что это — навеки, что все блага уже расхватали, все деньги распределены… И теперь не только им самим, но и их детям придется «влачить жалкое существование»… От это можно прийти в отчаяние и натворить глупостей.

— А как ты догадалась, что Алексей Глинищев тут ни при чем?

— Видишь ли, такие преступления можно, очевидно, совершить, только в состоянии наваждения… Это было своего рода ослепление, продиктованное слепой любовью. Понимаешь? А слепой обычно бывает материнская любовь. Мужчины менее подвержены этому инстинкту. Более критичны… Ведь они не ходят девять месяцев подряд с таким животом, — вздохнула Светлова, намекая на свою округлившуюся фигуру.

— Как ты думаешь, Светлова, она продумала все заранее?

— Полагаю все зависело от намерений Хованского… Видимо, он вернулся из Мюнхена, прочитал мемуары Витенгоф и сделал открытие: у Алексея Глинищева не осталось потомков! Если бы он решил молчать и не предавать огласке то, что узнал…

— А как депутат догадался, что речь идет об одних и тех Глинищевых?

— Так же, как и я… Легенда. Легенда о старике. Совпадение маловероятно. У того Глинищева, в мемуарах, — старик, и у этих — тоже… Ведь Алена очень гордилась тем, что у них есть свое собственное фамильное привидение, роковой старик, и все в Дворянском союзе об этом знали, в том числе и Хованский.

— И?

— И Хованский вызвал супружескую пару для объяснений. Мне кажется, когда Глинищевы шли для разговора с ним, Алена уже не исключала возможности убийства. Он шла на эту встречу, прихватив с собою «самыкинский» яд. И явно уже тщательно продумала план — как его применить. Не думаю, что этот трюк с телефонной трубкой был экспромтом. Но надежда, что депутат будет хранить молчание и не даст мемуарам Витенгоф хода в России, — все же у нее была. Однако Хованский увлекся разоблачением. Он ведь любил выводить на чистую воду.

— Но с такими, как компания «Наоко», особо не забалуешь, не поразоблачаешь… — заметила Генриетта. — Бедняге приходилось все время окорачивать себя!

— Вот именно! А тут такая возможность гневно пометать громы и молнии, поразоблачать примазавшихся к дворянству лже-Глинищевых… С треском изгнать самозванцев, исключить их из стройных рядов Дворянского союза! Бедняга недооценил опасность. Женщина, у которой разрушают хрустальную мечту, не менее опасна, когда ее припирают к стенке, чем нефтедобывающая компания. Она тоже умеет защищаться, нападая.

Генриетта уехала. А Светлова отправилась гулять.

Выполняя электронный наказ мужа больше бывать на свежем воздухе, Светлова честно сидела в чахлом московским скверике… Вокруг бегали столь же чахлые и заморенные, как и скверик, московские дети.

Светловой хотелось сосредоточиться и восстановить всю цепочку недавних событий…

«В конце концов, все на этом свете, очевидно, и в самом деле делается «ради детей», — думала, устроившаяся на скамейке в сквере, Светлова. — Все или почти все».

Аня снова вернулась сейчас к этому своему, уже занимавшему ее и раньше, соображению: «все ради детей». И плохое и хорошее. И воровство и святость. И подвиги и преступления.