Читать книгу "Наполни жизнь любовью - Дмитрий Семеник"

Истории о тех, кому нужна наша любовь

Женя и другие

Я шел по коридору больницы и увидел, что в одном боксе плачут сразу две маленькие девочки (из четырех). Маленькие – не моя «специальность», но раз сразу две плачут, зашел.

Я знаю, о чем плачут дети здесь дети: о том, что их никто, совсем-совсем никто в целом мире не любит, не ждет. Хотя когда их спрашиваешь, они выражают свою боль по-другому. Говорят: «хочу домой», «хочу, чтобы мама пришла», «просто так». И прячут глаза, чтобы ты не увидел, что на самом деле их мучает и как велика эта боль.

Семилетняя Наташа сказала, что плачет потому, что хочет в приют. У нее и дома-то нет, но надо же куда-то хотеть. Через минуту ее слезы просохли.

А маленькая Женя, которая еще и говорить не умеет, продолжала безутешно плакать, лежа в кровати, мои слова не помогали. Пришлось, обернув одеялом, чтоб не описала, посадить на колени. Женя сразу перестала плакать и минут 15, пока я разговаривал с Наташей, неотрывно смотрела мне в глаза пронзительным младенческим взглядом. Это было редкое событие в ее жизни!

Разговаривая с Наташей, я тоже иногда поглядывал на Женю. Глазки у Жени косые – в кучку. Ротик скорбный, мученический. На затылке большая, с Женину ладошку, плешь.

– Что это у нее? – спрашиваю Наташу.

– Это ее мама била, – отвечает она.

У меня коленях человечек, в жизни которого совсем-совсем не было счастья. Не какого-то особого, а обыкновенного детского счастья. И возможно, его и не будет в ее жизни никогда. Единственный шанс для нее стать хотя и трудным, но все-таки членом общества – если ее удочерят очень хорошие, духовно сильные люди. Если же нет, тогда – детдом. А из выпускников детдома более половины становятся или преступниками, или алкоголиками и наркоманами или просто не доживают до взрослых лет. Какое там несчастье разбитой любви! В 14–15 лет она, вероятно, уже будет растлена настолько, что ни сердце, ни тело не будут почти ничего ощущать.

Еще не умея говорить, эта душа знает, в какой она беде. И знает, что ее может спасти, – только любовь. Которой ей не хватает как умирающему от жажды в пустыне. И даже эти минуты сочувствия захожего дяди для нее – оазис, небывалая удача. Детские врачи рассчитали, что каждому ребенку, чтобы вырасти психически нормальным, нужно, чтобы его обнимали не меньше чем полчаса в день. А Женя – обнимали ли ее полчаса за все ее два или три года жизни?

Но мне пора уходить. Я усаживаю Женю обратно на ее кровать, прошу не плакать. Но она разражается таким ревом и так моляще тянет ко мне руки, что я решаю остаться еще на несколько минут. Ведь для меня это так мало. А для нее – так много. Обретя меня снова, Женя изо всех сил вцепляется в меня, как младенец в грудь матери. Кладет голову мне на грудь, закрывает глаза. Встревоженно открывая их всякий раз, когда я шевелюсь. И мы сидим так, крепко обнявшись, еще 15 минут.

Такие минуты жизни – самые осмысленные, самые полновесные. Но радости нет. Потому что этого так мало, так ничтожно мало для того, чтобы Женя когда-нибудь стала по-настоящему взрослой, могла быть любимой и любить…

Никита

В одном из боксов появились трое незнакомых мне детей. Вообще-то здесь многие дети дружелюбны, но эти встретили меня просто с восторгом, как давнего друга.

– Как вас зовут?

– Таня Ежикова, Кирилл Ежиков, и это вот Никита Ежиков! – захлебываясь словами, отрапортовала Таня (фамилия изменена).

– Так вы братья и сестры тут! А почему вы такие разные?

Хотя все они смотрели на меня с дружелюбной улыбкой, дети были очень разные. Худенькая веселая Таня 7 лет, совсем худой задумчивый Кирилл 3 лет и толстощекий Никита 2 лет.

Таня не сразу смогла объяснить, почему они оказались здесь. Точнее, не хотела. Она все время сворачивала на второстепенные подробности, на милицию, которая их везла. И только, наверно, когда я в третий раз повторил: «Танечка, а что у вас дома?», ее глаза подернулись влагой, голос наполнился слезами: «Ой, дома, у нас трагедия, такая трагедия!» – и опять ушла от темы, рассказывая с улыбкой, какие у них хорошие бабушка с дедушкой.

Вопрос о том, какая у них трагедия, тоже пришлось повторить раза три, прежде чем Таня перестала улыбаться, ответила: «У нас такая трагедия… у нас мама пьет!» – и освободила свою тайну слезами. Потом мне удалось выяснить, что и бабушка с дедушкой тоже пьют. И бабушка на просьбу внучков что-нибудь поесть отвечает: «У нас только на закусь».

По словам Тани, мама начала пить, когда погиб дядя Саша, «самый лучший человек на земле». Отец Никиты.

Никита выше пояса крепыш, хоть фотографируй на рекламу молока или каши, а ноги – одни косточки. Видимо, дома ему не давали ходить, поэтому он всегда сидит на кровати на коленках (в позе дзен), но если его взять за руки, может ковылять, как журавлик, не наступая на пятку.

У Кирилла на груди, ниже шеи маленькая твердая опухоль. Это мама прижгла сигаретой, чтобы есть не просил. Таня говорит, трезвая была. Видимо, ожог пришелся на сосуд, поэтому опухоль необходимо удалять.

Ну а Таня, как я уже сказал, обаятельная симпатичная девочка, даже при том, что бритая наголо. Правда, когда я предложил ей порисовать, она чуть ли не испугалась, несколько раз повторила, что не умеет, и только после множества моих вдохновляющих слов и примера с трудом нарисовала кружку – так, как нарисовал бы 2-летний ребенок. Больничный психолог предположила по ее чрезмерной демонстративности, что у нее шизофрения. У Никиты обнаружили ДЦП.

В больнице они были долго. Каждый раз встречали меня с восторгом и прыжками радости. Так набрасывались на конфеты, будто их здесь не кормят. Вот какая память о постоянном голоде – уже несколько недель не могут наесться.

– Дядя, ты завтра придешь? Приходи еще! – приглашает Кирилл, разговаривая с трудом из-за сразу двух конфет за щеками. Он хитрит, но его хитрости очевидны.

– А без конфет приходить? – спрашиваю.

– Без конфет… – он задумывается. – Без конфет не приходи.

– Ладно, уж приходите и без конфет, – любезно заглаживает откровенность брата Таня.

Вожу по палате Никиту, прошу Таню как можно чаще водить его. Таня обещает.

Таня рассказывает о крысах, живущих в умывальнике. Таня наблюдает за ними через стекло двери. Я смотрю в стекло:

– Да никого там нет.

– Да? А вы нагнитесь.

Нагибаюсь и встречаюсь взглядом со здоровенной крысой. Только после моего стука в стекло крыса, не торопясь, разворачивается, свесив хвост наружу, и уходит в просторную дыру.

Наверно, дядя Саша, отец Никиты, и правда был хорошим человеком. Никита такой сдержанный, спокойный и поразительно терпеливый. Он только после уколов немножко плакал, а так никогда ни на что не жаловался. Когда брат и сестра забывали помочь Никите развернуть конфету, он терпеливо трудился над оберткой, пока родичи съели уже штук по пять, хотя ему очень хотелось эту конфету! Не просил, не жаловался. Вот так смирение!