Читать книгу "Хольмгард - Владимир Романовский"

Гостемил пожал плечами и протянул Диру сленгкаппу и шапку.

— Подержи. Да не урони. Вещи хорошие, а тут пылища.

— Не ходи, Гостемил.

— Не учен я ручному бою.

— Кулачному.

— Правильно. Верховой езде меня учили, свердом махать учил Хелье, а кулачному бою не учен. Скажи-ка мне, Дир… как нужно?… вот так?

Гостемил продемонстрировал удар.

— Нет, — Дир поморщился. — Не ходи.

— Покажи, как нужно.

Дир изобразил подобие позиции и показал прямой удар.

— Нужно, чтобы вес тела был весь в кулаке. И надо стараться, чтобы костяшки не повредить, поэтому кисть нужно держать вот так, чтобы удар приходился вот под таким углом.

— Спасибо.

— Не ходи, Гостемил.

Гостемил осторожно перелез заграждение, опасаясь порвать добротные, тонкой ткани порты.

— Вот гривна, — обратился он к импресарио.

Тот взял гривну и оценивающе посмотрел на Гостемила. Гостемил ростом был чуть ниже Дира, телосложение его, хоть и могучее, уступало дирову телосложению, а высокородная лень в движениях и выражении лица окончательно успокоили импресарио.

— Ниже пояса не бить, употреблять только кулаки.

— Знаю, слышал я уже, добрый человек, — сказал Гостемил снисходительно.

Бойцы встали в позицию. Ноздри Кувалды раздувались, готов он был Гостемила растерзать. Гостемил выглядел совершенно спокойным.

— Это не твоя ли женушка пришла на тебя поглядеть, как ты тут всех месишь? — спросил он участливо.

Кувалда не был женат, но из любопытства посмотрел — сначала влево, затем вправо. Впрочем, вправо он посмотреть не успел. Вкладывая, или думая, что вкладывает, вес тела в удар, стараясь держать кисть под указанным Диром углом, Гостемил рванулся вперед и ляпнул Кувалду кулаком в поворачивающуюся вправо челюсть. Кувалда взмахнул руками, сделал странный полуоборот, и упал на бок. Гостемил обернулся к импресарио.

— Деньги, — сказал он.

Импресарио замялся.

— Деньги, — повторил Гостемил.

Импресарио полез в кошель и отсчитал в подставленную пригоршню Гостемила пятнадцать гривен, вздыхая. Кувалда тяжело поднимался в это время на ноги.

— Нечестно, — сказал импресарио.

— Я не нарушил ни одного правила, — возразил Гостемил и, пригоршней вперед, пошел к заграждению.

— Подставляй шапку, — велел он Диру.

— Нет, это твои деньги, ты…

— Урод! Шапку подставляй!

Ссыпав в шапку гривны, Гостемил перелез заграждение под восхищенные крики зрителей.

— Как ты его, однако! — сказал Дир.

— Он дурак. И нужно было именно этим воспользоваться с самого начала. Ты не воспользовался, — зло сказал Гостемил, потирая ушибленную руку. — Знаешь почему?

— Почему?

— Потому что ты тоже дурак. Смотри, у меня рука теперь распухнет! Уже в пальцах никакой чувствительности нет!

— Пройдет. Неделя, другая — пройдет.

— Как мне теперь с такой рукой перед популяцией ходить? — возмущенно вопросил Гостемил. — Будто я уличный драчун какой, вроде тебя, будто у меня занятий нет поважнее и поэлегантнее. Скотина ты, Дир. И рука теперь болит. Пойду домой, подержу ее в холодной воде. Вечером я буду в Талом Кроге, приходите вместе с Хелье.

— Пойдем со мной.

— Нет. Ты ведь в рыбацком домике живешь?

— Да.

— Ужасная гадость. Пол грязный, один ховлебенк на всех…

— Не один, два…

— …потолок низкий, рыбой воняет, фу.

— У нас теперь корова есть, — сообщил Дир, рекламируя жилище.

— Медведя еще заведите. И двух ужей.

Рассерженный Гостемил, пожав плечами и поправив сленгкаппу, пошел к выходу из торга. Дир, проводив его взглядом, направился к Готскому Двору — покупать заказанную Хелье одежду. Нужно еще еды купить, вспомнил он.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. ЯРОСЛАВОВЫ МЕТАНИЯ

Из дому Ингегерд больше не выходила, разве что на прогулку в саду с Ярославом. Все решили, что опасность миновала и княгине лучше. Ярослав изнывал от непрерывных всплесков страсти, но держал себя в руках в присутствии жены. Супруги как и прежде обменивались диковатыми шутками, хихикали, ходили в обнимку, не обращая ни на кого внимания — когда были вместе.

— Знаешь, что? — спросил князь как-то утром, в опочивальне. — Давай бросим все это и уедем.

— Куда же мы уедем? — удивилась Ингегерд. — Разве что в Ладогу, но там погода всегда плохая.

— Вообще уедем. Я откажусь от власти, пусть правит Житник, раз ему так хочется. Уедем сначала к твоему отцу, а потом куда-нибудь… не знаю… в Рим. Там всегда тепло.

— Что же мы будем делать в Риме?

— Как что? Жить, детей растить, гулять под… как их… — он растопырил пальцы и помахал ладонью чуть выше лба, подняв глаза… — пиниями. А?

— Как-то глупо, — возразила Ингегерд. — Это раньше надо было думать. А теперь у меня вон какое пузо. И наследник будет. Чего ж наследника лишать того, что ему… как оно?… подготовлено?

— Обозначено.

Оба засмеялись.

— Я серьезно, — сказал Ярослав.

— И я тоже. Нет уж, давай останемся.

— Да тяжело же. Каждый день какая-нибудь гадость случается, конца края не углядеть.

— А в Риме будет лучше?

— В Риме мы не будем связаны обязательствами.

— Не думаю, что это понравится моему отцу, — заметила Ингегерд.

— Он очень разборчив.

— Да, ты заметил?

— Ага. Но дело, конечно же, не в том, что ему нравится, а что нет, а в том, что…

— …не даст денег, а своих у нас нету. Можно, конечно, собрать десятину с прилежащих селений и с нею уехать. Но это будет как-то…

— По-финикийски, — подсказала Ингегерд.

— Да.

Они опять захихикали.

В дверь постучали.

— Вот, пожалуйста, — сказал Ярослав. — Нет покоя людям. Ладно, пойду я по делам. Надеюсь, скоро вернусь. Из дому без меня не выходи. Буду я скорее всего в занималовке, если нужно что. Валко-поляк по моей просьбе остался на несколько дней. Послушаем его сегодня вечером?

— Я все еще плохо понимаю по-славянски, — сокрушенно призналась Ингегерд.

— Я переведу, если что непонятно.

Холоп сообщил, что Жискар вернулся, привез Явана, и оба ждут возле дверей занималовки. Накинув домашнюю сленгкаппу, Ярослав спустился вниз, кивнул фавориту и казначею, и вежливо попросил казначея подождать. Яван поклонился с достоинством, нисколько не обидевшись.