Читать книгу "Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи - Чарльз Кловер"

Дугин меж тем увлекся Хаусхофером. Пожалуй, этот автор произвел на него самое сильное впечатление. Влияние Хаусхофера проистекало в основном из дружбы с личным секретарем Гитлера Рудольфом Гессом, хотя сам он в нацистской партии никогда не состоял, а историки до сих пор спорят о том, насколько велико было его влияние. Тем не менее его стратегические рекомендации воплотились, пусть на краткий срок, в 1939 году в пакте Молотова – Риббентропа, который Хаусхофер приветствовал как удар по «стратегии анаконды», осуществляемой «западной еврейской плутократией». «Евразийскую политику» Гитлера он восхвалял в книге Der Kontinentalblock Mitteleuropa – Eurasien – Japan[315].

Характерный жаргон геополитики, такие термины, как «Осевой ареал», «Внутренний полумесяц», «Большое пространство», «Атлантизм», появляются в работах Дугина только после европейской командировки. В более позднем своем бестселлере «Основы геополитики» Дугин благодарит «новых правых» и в особенности де Бенуа, которые в первую очередь помогли ему разобраться в этой теме. «Одной из немногих европейских геополитических школ, сохранивших непрерывную связь с идеями довоенных немецких геополитиков-континенталистов, являются «новые правые»». Он говорит также, что философия геополитики у де Бенуа «полностью следует концепциям школы Хаусхофера». Сам же де Бенуа по-прежнему утверждает, что никогда Дугину про Хаусхофера не говорил и не знает, кто это сделал.

Дугин много путешествовал по Европе. Он выступал на организованном де Бенуа коллоквиуме, появлялся на испанском телевидении и на различных конференциях. В 1992 году он пригласил своих новых друзей – радикально правых европейцев – в Москву, и там они познакомились с новыми покровителями Дугина, среди которых, к своему удивлению, обнаружили немало военных. В интервью 2005 года Дугин рассказывал мне:

Я впитал в себя «новую правую» модель, которая очень точно резонировала с евразийской. Она обогащала – новые имена, новые авторы, новые идеи. То есть это был апгрейд, фундаментальный апгрейд представлений и, скажем, актуализация той концепции, которая у меня складывалась. Я искал параллели этому в русской истории и искал в русской политической философии резонансов.

Процесс он сравнивал со «своего рода обратным переводом». По словам Дугина, после семи или восьми поездок он разочаровался в Европе. «Не то чтобы она перестала мне нравиться, но я постепенно убедился, что там нет ничего особенного, все самое интересное в России. В Европе история уже закрылась. В России история открыта».

Соловей генштаба

В первую парижскую поездку Дугин наведался к Мамлееву, который свел его с человеком, оказавшим поворотное влияние на жизнь и карьеру Дугина[316]. Юрий Мамлеев, основатель Южинского кружка, писатель и литературный кумир Дугина, перебрался во Францию после не слишком успешной работы в Корнельском университете – в США ему ничуть не больше повезло с издателями, чем в СССР. Но французы, с их любовью к интеллектуальным и метафизическим текстам, оказали ему достойный, как он это понимал, прием. Мамлеев остался во Франции и продолжил там писать – до окончательного распада Советского Союза.

Отсюда, из изгнания, он сделался кем-то вроде заочного ментора для Дугина, в 1980-е годы они время от времени обменивались письмами. В первую же поездку в Париж Дугин договорился о встрече с Мамлеевым, а вскоре и Мамлеев впервые за 15 лет эмиграции приехал в Москву. «Он крестился на каждый фонарный столб и радовался каждой русской роже словно пасхальному яйцу», – посмеивался потом Дугин.

У Мамлеева имелось хорошее предложение для Дугина. Мамлеев был близко знаком с известным советским писателем, чьи связи с высшим командным составом армии представляли собой своего рода легенду. У них было общее «контркультурное» прошлое, оба они принадлежали к поколению шестидесятников, но затем их пути разошлись: приятель Мамлеева поддался соблазнам власти и сделался певцом и пропагандистом советского воинства. Это был Александр Проханов.

В эмиграции Мамлеев, как это ни удивительно, сохранял контакты с Прохановым, к которому приклеилось прозвище Соловей Генштаба, поскольку он был в прекрасных отношениях с советскими генералами и маршалами. Когда Мамлеев вернулся, их дружба возобновилась и Проханов поделился с другом интересным проектом: Владимир Карпов, глава Союза писателей СССР, поручил ему создать новую газету. Руководство Союза писателей утратило контроль над собственной «Литературной газетой», которая, с точки зрения консерваторов, сделалась чересчур либеральной и поддерживала реформаторов. Газета Проханова должна была послужить консервативным противовесом «Литературке», и ему требовались талантливые молодые писатели, симпатизирующие национализму. Может ли Мамлеев кого-то порекомедовать?

Мамлееву сразу же пришел на ум молодой и многообещающий Дугин, и он постарался его завербовать.

– Знаешь, Саша, Проханов – наш, – сообщил он Дугину.

– То есть как? – удивился тот. Для него Проханов представлял «другую сторону», это был «штатный сотрудник», как он выражался, обслуживающий советскую систему.

– Нет, Саша, ты ошибаешься. Втайне он помогает нам. Работает под прикрытием, автономно.

Это Дугина заинтересовало. Связи Проханова в армии и спецслужбах могли пригодиться – на взгляд Дугина, это как раз и была естественная аудитория для тех радикальных идей, которые он позаимствовал у своих новых знакомых за рубежом, у европейских «новых правых». Он отправился на встречу с Прохановым и увидел перед собой человека с львиной гривой, общающегося в стиле поэта-битника, – не таким Дугин себе представлял мифологизатора государственной власти.

Проханов, родившийся в 1938 году, выучился на авиаинженера, однако, как и многие шестидесятники, поддался романтическому зуду и, бросив непыльную работу в институте, работал лесником, наблюдал природу и «природный языческий цикл», как он это называл. К национализму он пришел через старомодную ностальгию «деревенской прозы». Но затем Проханов ощутил и привлекательность советской власти, был покорен ею. Такое озарение у него случилось, когда начинающим журналистом «Литературной газеты» он отправился в 1969 году на остров Даманский писать репортаж о советско-китайском пограничном конфликте. Во время мартовского наступления советских войск на Даманский он видел матерей, оплакивающих погибших сыновей-солдат, и трогательно описал эти сцены, вплетая в текст фольклорные элементы, хорошо знакомые ему деревенские традиции и говор. Публикация стала сенсационной, с того момента Проханов считался одним из лучших сотрудников газеты.

«Ощущение того, что страна стоит на пороге грандиозной войны с Китаем, вид убитых, вид этой машинерии, которая заскрежетала, загрохотала, дал мне понять, что государство – это высшая ценность. Вот тогда началось мое превращение и претворение в государственника», – сказал он в телеинтервью Владимиру Познеру в 2013 году[317].