Читать книгу "Сыновья - Юрий Градинаров"

Александр Сотников сидел и слушал упрёки и предостережения друга. Больно и весомо упрекал Фильберт за ту бесшабашность, которую он проявил, будучи военным человеком.

– А почему ты, принимая решения о казни, не подумал, что перед тобой запутанные политиками люди. Или люди, взявшие оружие под угрозой смерти?

– Там, Сашок, некогда было думать! На фронте – кто кого! Сегодня я бы их оставил в живых, завтра они меня – нет!

– Получается, Гражданская война сделала нас обречёнными на смерть или праведниками, или убийцами. Я, если погибну, то праведником, а ты…

Сотников прервал друга:

– Не называй меня так! Всё произошло, как в тумане. И этот туман иногда накатывается во сне. Через какое-то серое марево пробиваются струи обильной крови и брызжут мне в лицо, ослепляют. Я слышу даже её запах. Просыпаюсь, ощупываю себя, убеждаюсь – это сон и снова засыпаю. Ведь на террор красных мы отвечали своим. Под Верхне-Удинском распяли трех наших каратузцев, попавших в плен, вырезав у них на груди силуэты лошадиных морд. Шошин в гневе самолично снёс три красных головы. И никто не удержал его от расправы. Все ссылались на клятву: кровь за кровь, смерть за смерть! Мягкотелость на фронте презиралась.

Фильберт курил и переваривал сказанное Сотниковым.

– Не убедил ты меня, Сашок, даже военной необходимостью быть жестоким. А после войны рвать душу снами?! Вывод напрашивается один: завершить умозаключения уходом на фронт с отступающими частями Колчака, чтобы не попасть в застенки Чрезвычайки.

Александр Сотников на предложение Фильберта вздрогнул. Огоньки надежды засветились в глазах:

– Я думал об этом, но боялся тебе сказать. Ты холост, тебе легче! А у меня Шарлотта, Эрик. Что будет с ними, если я погибну. Не отыграется ли потом на них контрразведка красных? Не лишат ли твоего отца и колбасной фабрики, и магазинов, а, может, и жизни.

– Они всё экспроприируют и так и эдак. Даже, если бы мы и не были офицерами. У них уравниловка. Одним словом, при их власти мы остаёмся на обочине, как контра. А контру они ставят к стенке. Короче, уходим с Ивановым-Риновым. Он уже готовит эшелоны к отправке. Надо уйти из Томска до прихода красных, – сказал Фильберт. – Пока не захлопнулась ловушка.

Поехали в Войсковое управление Сибирского казачьего войска. У двухэтажного кирпичного дома суета: человек пятьдесят верховых со всей амуницией дружно спешились. Ходят вперевалку, разминают ноги. Видно, только прискакали из какой-то станицы.

– Коней – к коновязи! Покурите, пока я схожу в штаб! – сказал приземистый вахмистр и направился к зданию штаба.

– Ему, наверное, не до нас! Станичники подходят эскадрон за эскадроном! – сказал Сотников, увидев ещё на улице группу верховых.

– Думаю, тебя, как хорунжего, генерал примет! – сказал Фильберт.

Поднялись на второй этаж. Там казаков – муравейник. Генерал-майор Иванов-Ринов вышел из канцелярии.

– Вы ко мне, Александр Александрович? – спросил Иванов-Ринов.

– Да, к вам! Хотим уйти с вашим казачьим войском!

– Это хорошо! Нам нужны казачьи офицеры! Только у меня запарка. Уезжаю на Военный совет. Завтра погрузка в эшелоны. Андрей Сергеевич! – позвал он адъютанта. – Припишите этих двух офицеров к моему штабу, а в дороге разберёмся. Уходим на Ачинск.

Адъютант пригласил в канцелярию и поручил писарю оформить документы на Сотникова и Фильберта:

– Оружие получите завтра!

– У Фильберта всё с собой, а мне нужен револьвер, – сказал Сотников.

– Подъезжайте завтра на вокзал к шестнадцати ноль-ноль. Прямо к штабному вагону! – предупредил адъютант.

Семья Фильбертов была обескуражена их отъездом на фронт. Убивалась мать, молчал отец, рыдала Шарлотта-младшая. И лишь маленький Эрик недоумённо поглядывал на родственников и спрашивал:

– Дядя Саша, почему все такие грустные, даже слёзки на глазах?

– Мы с папой завтра уезжаем, а они заскучают без нас. Потому и слёзки льют.

А сам с печалью смотрел на любопытного племянника. Шарлотта уединилась с мужем в комнате и спрашивала с пристрастием:

– Сашок, ты же весной сказал, что навсегда порвал с армией? Ты познал войну, ожесточился и оставил армию. И вот опять, когда красные давят со всех сторон, ты уходишь на давно проигранную битву.

– Лотточка, любимая! Ты же видишь, всё летит в тартарары! Я вернулся из низовья, окрылённый удачей и поддержкой Колчака. Красные рушат мои надежды на уголь и медь. Будто рок довлеет надо мной. Кто-то невидимый становится на моём пути, разрушает мои планы. Неужели судьба стала ко мне спиной? Когда и где мы с ней поссорились? Неужели в той рубке под Верхне-Удинском я достал её шашкой? Хоть она мне снова предлагала атаманство, военную карьеру, научную работу. Я отказался от первых двух, оставив лишь последнюю. И издал брошюру. Вопреки судьбе ушёл в Морское ведомство гидрографом для проходки Северного морского пути. Я знаю, лучше меня никто не проложит маршруты для морских пароходов ни в Карском море, ни в Енисейском заливе. И всё ради тебя и нашего Эрика. Я не могу здесь оставаться как мятежник.

– Я поняла, Сашок! Береги себя и Александра! Он ведь необстрелянный и такой добрый. Мухи не обидит. А тут стрелять в людей.

– Пока мы будем у Иванова-Ринова при штабе, лезть в огонь не собираемся! – успокоил Александр. – Живи, наверное, здесь, пока я не вернусь. Всё-таки вчетвером легче будет.

На вокзале Томский гарнизон готовился покидать город. Эшелоны, готовые к отправке, оцепила охрана. Личный состав подразделений, отправляющихся сегодня на Ачинск, построили на площади у вокзала станции Томск-1. Сделали перекличку, определили каждому подразделению номера эшелонов и номера вагонов, напомнили порядок поведения военнослужащих при перевозках по железной дороге и предупредили, что опоздание на поезд будет считаться дезертирством и караться по закону военного времени. В конце речи комендант сказал:

– Я прошу быть бдительными! Партизаны взрывают мосты, железнодорожные пути, пускают под откос поезда, воинские платформы с оружием и боеприпасами. Впереди вас мы пускаем маленькую «овечку» с тремя платформами с песком для контроля за состоянием железнодорожных путей. Дай Бог, вам удачи и благополучия!

Сотников и Фильберт нашли штабной вагон, оставили в купе саквояжи и вышли в тамбур покурить. Дверные стёкла затянул мороз, пахло керосином от горящей в тамбуре лампы. Александр Фильберт подышал на окно, чуть оттаяла изморозь, и он поцарапал пальцем. Через стекло пробивался сумеречный свет. Затихли суета, голоса солдат и казаков. Послышались удары перронного колокола. Просипел паровозный свисток, и поезд медленно тронулся с места.

– Кажется, поехали! – сказал Сотников, запахивая полушубок. – Пойдём в купе, здесь зябко.

В купе с ними были два сотника из Войскового казачьего управления. Чтобы скоротать время, сыграли в карты, а затем легли отдыхать. Трое суток из-за перегрузки дороги шёл эшелон до Ачинска. На остановках менялись машинисты, бункеровались паровозы углём, заправлялись водой, очищались топки от шлака. Офицеры штаба ходили проверять караулы на платформах с боеприпасами и артиллерийскими орудиями. Уже курили прямо в купе, здесь же раскладывали сухой паёк и, по-солдатски скоро, уплетали надоевшую за дорогу скудную пищу.