Читать книгу "Последнее письмо из Москвы - Абраша Ротенберг"

Но случилось страшное: первый солдат все еще держал в руке пистолет, направленный на стариков, и тут украинец выхватил его и дважды выстрелил — немцы впали в ступор и не успели помешать. Твои родители умерли на месте, быстро и без мучений.

Не думаю, что тебя это утешит, но каким бы низким не был поступок этого украинца, он избавил их от пытки рыть себе погребальную яму и ожидать исполнения приговора.

— Раз он такой альтруист, что ж его медалью не наградили?

— Не надо сарказма и не надо забывать об обстоятельствах: твои родители могли бы погибнуть и при худших обстоятельствах, потому что деваться им было уже некуда.

— Кто был убийца? Или мне лучше звать его благодетелем?

Гриша не обратил внимания на иронию.

— Парень из поселка.

— Как его зовут?

— Зачем тебе это знать?

— Если ты знаешь, то и я имею право.

— Его судили по советским законам, и он уже за все отплатил. Он почти двадцать лет провел в лагерях, и ему еще повезло — вся его семья, помогавшая нацистам, была казнена партизанами еще во время войны. Правосудие уже свершилось. Забудь.

— Оно не свершилось для меня. Мне нужно имя.

— Зачем?

— Чтоб знать.

— Обещаешь, что не наделаешь глупостей, если я тебе скажу?

— Обещаю.

— Сегодня он был на дне памяти жертв нацизма.

— С нами? Я видел его?

— Видел, и здоровался с ним, и даже пытался обнять.

Арон побледнел, на лбу его выступила испарина.

— Володя? Не верю. Как он мог смотреть в глаза моему отцу и спустить курок, он же ел с нами за одним столом?!

— Ты б еще спросил, как он мог прийти на мероприятие, посвященное памяти его собственных жертв. Он уже заплатил за свои преступления и может начать новую жизнь. Такова мудрость советского права, и надо ее уважать. Пожалуйста, забудь о Володе.

— Не смогу я забыть убийцу моего отца и матери, ни тех, кто убил братьев, ни тех предателей, что отправили Мойшу в сибирские лагеря.

— Довольно философствовать. Я бы советовал тебе думать о будущем и жить в мире, поскольку прошлое, хоть его и не изменить, плохой попутчик.

— Возможно, ты прав.

— Забудь о нем.

— Гриша, давай ты расскажешь, как убили его семью. Такой будет моя месть. Говори. Кто их убил и за что?

— Они были коллаборационистами, работали на немцев. Партизаны их судили и казнили.

— И Наташу?

— Наташа была любовницей коменданта. Доносчицей. По ее вине многие лишились жизни.

— По ее вине? Не могу поверить в это, — размышлял Арон вслух.

— Такая светлая девочка, играла у нас в доме, а выросла в убийцу. Надо же, как время жестоко обошлось с ней. И необъяснимо. Никогда бы не подумал, что с ней такое произойдет.

— Время не только уничтожает, но и дарит мудрость и опыт, делает тебя богаче. Обстоятельства ставят иногда людей в безвыходные ситуации — даже самых чистых.

Арон помолчал и потом вдруг вспомнил, чего ему недоставало:

— Ты знаешь что-нибудь о судьбе людей из Западенца?

— Очень мало. Немцы там не встретили сопротивления — просто пришли, и все. А через несколько дней начались убийства: собрали всех евреев и уничтожили, не теряя времени. Не слышал, чтоб кто-то оттуда выжил. Почему ты спрашиваешь о Западенце?

— Это родной поселок моей свояченицы Дуни. Не знаю, помнишь ли ты ее.

— Как же не помнить!

— Ее семья жила в Западенце. После войны я кое-что разузнал, и вот сейчас ты все подтвердил. Я надеялся, что это неправда.

— Все евреи того поселка были убиты.

— А где могилы моих родителей, братьев? Хочу посетить их.

— Они безымянны. Когда мы погибаем — мы всегда погибаем без вести, нас хоронят без надгробий, — ответил Гриша.

— Я их найду, — решительно сказал Арон. Надеяться ему было не на что.

В ту встречу он узнал, что вся наша семья была истреблена. Иллюзиям, надеждам и домыслам уже не было места. В письме от Бети было кратко перечислено все то, что мне потом подробно пересказал Арон годы спустя, в мою первую ночь в Москве.

— Так-то история пишется, — произнес я, чтобы как-то закончить рассказ.

— Как все это восприняла твоя мать, читая письмо? — поинтересовалась Мария Виктория.

— Я сейчас расскажу.

Обещание

После смерти отца и того Бетиного письма мать совсем впала в депрессию. Она почти не говорила об одиночестве, но было видно, что подтверждение гибели родственников повергло ее в уныние, справиться с которым она не могла.

— Для меня они дважды умерли, — повторяла она. — Когда письмо от Арона получили после войны, и теперь еще раз.

Я тоже не мог успокоиться, когда узнал, что Наташа, моя подруга детства, выросла в предательницу, коллаборационистку и любовницу фашиста. В течение нескольких дней я избегал говорить обо всем этом с матерью. Мне казалось, что она была тогда слишком ранима, что будто сильнее постарела в те дни. Мы говорили о чем угодно — о домашних делах, о погоде, но как-то одним вечером, когда разговор совершенно не располагал, она вдруг громко произнесла:

— Настоящая Дуня умерла в тридцать лет, когда приехала в Буэнос-Айрес.

От этой фразы меня передернуло, будто я ругательство встретил в молитвеннике.

— Ты что говоришь?

— Говорю, как есть, потому что знаю, как оно есть.

— Как ты можешь?..

— Мы оба взрослые люди. Не стоит больше обманывать себя.

Я собрался было возразить, но она перебила меня:

— Давай я скажу, а ты послушаешь. Она умерла много лет назад и так и не воскресла, потому что не хотела этого. Я была хорошей женой, прекрасной хозяйкой, уважаемой женщиной, способной уважать других, энергичной, живой. Но правду о себе я никогда не озвучивала: я почти выгнила изнутри, я безжизненна, мне все чуждо, никто и ничто не вызывает во мне интереса. Как я и сказала: Дуня мертва.

— Мам…

Но она не позволила перебить себя и продолжила:

— Ты должен меня выслушать.

Это было через несколько дней после того, как мы получили последнее письмо от Бети, прочли и потом еще сто раз прочитали его. Мы с матерью стояли у нее на кухне; все эти несколько дней лицо ее было тяжелым, печальным, напряженным, будто она вот-вот разрыдается, но, заговорив со мной, она немного успокоилась, и выражение лица ее изменилось.

В тот момент я не был расположен выслушивать ее излияния, поскольку в целом считал себя чем-то вроде первопричины всех ее неправильных жизненных выборов. Но и расстраивать ее, выказывая безучастность по отношению к ее боли, я тоже не хотел.