Читать книгу "Смилодон в России - Феликс Разумовский"

– Бонжур, красавчики! – по-змеиному прошипела она, стукнула дубиной по граниту набережной и хмыкнула настолько двусмысленно, с таким игривым выражением, что захотелось тотчас утопить ее в Неве. Да, оц-тоц-перевертоц, бабушка-то здорова, оц-тоц-перевертоц, кушает компот…

Дальнейшее происходило в молчании и в облаке клубящейся вони: посадка в карету, недолгий вояж, волнительное прибытие к Чесменскому на подворье. Здесь со старушкой-бабушкой случилась метаморфоза, в лучшую, надо сказать, сторону.

– Благодарю вас, господа, – совсем по-человечьи сказала она, вылезла из экипажа и, ловко подхватив свой единственный кофр, направилась к парадному подъезду. Упругой, стремительной походкой, без намека на хромоту, правда, воняя по-прежнему – с интенсивностью скунса.

– Конфидентка, такую твою мать, – посмотрел ей вслед Гарновский, высморкался отрывисто в два пальца и сплюнул с невыразимым отвращением. – Тебе бы, бабка, в баню да на печь, о Боге думать. Тьфу!

Буров тоже глянул старухе в спину, но комментировать не стал, нахмурившись, сделался задумчив – что-то в биомеханике ее движений показалось ему очень знакомым. Ужасно, до боли. Хотя какая чушь, наверняка он ошибся, пошел на поводу у разгоряченного воображения. Бывает…

А жизнь тем временем продолжалась. Гарновского вызвали к Чесменскому, кучер-поручик погнал карету в мойку, Буров же подался в пыточные палаты для сбора компромата на де Гарда. Потом был обед, как всегда сытный и обильный – с жареным, пареным, печеным и моченым, затем незначительное дело с легкой поножовщиной и крупным мордобоем. Управились аккурат к ужину, на который подали гуся, похлебку из жаворонков, поросятину, кур с рябчиками в лапше, баранину с кашей, пироги, закуски, заедки, блины и заморские сласти. Затем, само собой, в ход пошли дыни, арбузы, ананасы и парниковая пока еще земляника. В общем, когда на ночь глядя Буров поднялся к себе, он был сыт, умиротворен и настроен с философским уклоном – мысли бежали неспешно, ленивой чередой, похожие на объевшихся котов. С чувством, изведя целый кусок мыла, он вымылся с головы до ног, выдраил зубы ароматическим, с мятой и базиликом, мелом и в шелковом, в каком и бабу принять не стыдно, исподнем устроился с волыной у стола – оружие любит ласку, чистку и смазку. Привычно, на автомате, принялся обихаживать ствол, а сам все думал, шевелил извилинами, прикидывал пути развития текущего момента. Ситуация не радовала, отнюдь, – главный инквизитор, придворный волшебник и любимец царицы с близкими родственниками противники серьезные, матерые, если навалятся скопом – ни за что не одолеешь. А позиции Чесменского слабы, шатки, особенно после облома с облавой на де Гарда. Да и не будет его сиятельство копья ломать ради какого-то там князя Бурова, пусть даже и спасшего ему когда-то жизнь. Так что выживать придется, как всегда, в одиночку, полагаясь на инстинкт, на внутренний голос. А голос этот с некоторых пор не то что говорит – орет истошно, оглушительно и страшно: «Вали, Васька, отсюда на фиг! Вали! Сдерут шкуру-то, сдерут». А вот куда валить-то, не говорит, даже и приблизительного азимута не дает. Всего-то конкретики – на фиг. А еще голос благоразумия называется, привет от интуиции, так его растак. Конечно, можно было бы, на крайняк, отдаться с криками императрице, с тем чтобы, заручившись ее любовью, плевать с державного ложа и на Шешковского, и на де Гарда, да и на Зубова с компанией. Небось, своего-то, кровного, ни одна царица в обиду не даст. Да только не хотелось Бурову крыть ее величество, так удивительно похожее на обыкновенную майоршу Недоносову. Не стоит… Да и не привык он решать свои проблемы через женский орган. Так что пусть Платон свет Александрыч не переживают, поправляют здоровье драгоценное и приводят себя в тонус, на источник их успеха, процветания и богатства никто не посягает. Не лежит душа…

В общем, посовещался Буров с самим собой, вычистил любовно пушку и уже собрался двигать к Морфею, как вдруг негромко постучали в дверь и раздался голос. Не внутренний – вполне реальный, от которого мороз по коже, сладострастная истома, огненная волна, поднимающаяся из копчика вверх по позвоночнику. Стремительно, еще не веря своим ушам, Буров встал, отдал щеколду, отпер дверь, рывком открыл и замер на пороге. Перед ним стояла Лаура Ватто – ослепительно красивая, фантастически благоуханная, в немыслимо двусмысленном прозрачном пеньюаре и дьявольски пикантном плоеном чепце. В прекрасных, выразительных глазах ее блестели слезы…

– Вася, Василий, Васенька… Родной… – только-то и прошептала она, всхлипнула негромко и бросилась Бурову на грудь. А он не стал спрашивать о том, где ее носила нелегкая, почему это при расставании она вела себя как распоследняя дрянь и в каких все же отношениях находится со своим дядюшкой Раймондо. Нет, трепетно обнял, с жадностью покрыл поцелуями и мягко, но настойчиво повлек на ложе страсти. Не время разговаривать – время действовать. И началось. Такое… Девушки Потоцкая, Сандунова и Фитингофф умерли бы от зависти.

Наконец везувий страсти поутих, превратился в гейзер и на время иссяк. Проказник Купидон взял первый тайм-аут.

– Да, похоже, это судьба, – тяжело вздохнула Лаура, медленно перевернулась на спину и благодарно чмокнула Бурова в плечо. – Хотя лучше бы тебе держаться от меня подальше.

Разнузданная в любви, золотоволосая, она напоминала торжествующую вакханку.

– Вот как? – вроде бы удивился Буров, сел, с деланным равнодушием взглянул на Лауру. – Что, Итальянский дьявол не в меру ревнив? И дополнительные рога ему ни к черту? Увы, се ля ви. А будет плохо себя вести, отшибем и те, и эти…

С улыбочкой сказал, индифферентно, но получилось страшно. Сомнений нет – отшибет.

– Князь Раймондо любит мальчиков, я его как женщина не интересую. – Голос Лауры дрогнул, упал до шепота, пальцы на ногах поджались, и Буров впервые за время их знакомства увидел в ее глазах страх. – Все дело теперь в том, что мне пришлось узнать. С таким бременем долго не живут. Уж дядюшка Раймондо с братией постарается. От них не уйдешь… Помнишь, Вася, тогда, в гостинице? – Лаура судорожно сглотнула, дернула плечом и, видимо, замерзнув, прикрылась одеялом. – Ну когда я всеми силами изображала дешевку? Так мы были у них под колпаком. Глухим, железным… И если бы не я, они бы все равно забрали камень. Через наши трупы…

– А, значит, у дядюшки большая семья? – резко заинтересовался Буров, встал, сделал круг по спальне. – Спинным мозгом чую, что дружная. И кто же они, его ближайшие родственники? Если можно, поподробней.

Строго говоря, в глубине души он не очень-то верил Лауре – единожды солгавшая соврет и по новой, не дрогнет. Актриса еще та, Алисе Фрейндлих и не снилось. Однако ладно, надо внять – лишней информации не бывает.

– Слышал ли ты когда-нибудь о Фальк-Шейке, докторе Фальк-Шейке? – каким-то странным, не выражающим ничего голосом спросила Лаура, и лицо ее скривилось, словно от невыразимой горечи. – Его еще называют главой всех евреев? Так вот и он, и князь Раймондо, и маркиза де Дюфон, и аббат де Буше[463]– все это звенья одной цепи, члены могущественной тайной организации «Братство Тех, Кто знает». У них везде свои глаза и уши, они ворочают миллиардами, от их длинных рук не скрыться никому. Что они сейчас там затевают во Франции, одному Богу известно…[464]