Читать книгу "Секреты женщин Ренессанса - Эдуард Фукс"

Так постепенно из милосердного вырастал скряга.

И чем явственнее становилось могущество, доставляемое наиболее выгодно приложимой формой богатства, деньгами и драгоценностями, тем более возрастала алчность, тем более монастыри стремились занять исключительное положение. Ранее в большинстве случаев союзы пролетарские, они теперь всячески отпугивали бедняков, просивших о приеме. Тем охотнее стремились они привлекать в свой орден людей, приносивших с собою состояние или способных доставить ему другие ценные материальные выгоды. Тем усерднее хлопотали они теперь о том, чтобы получить подаяния, завещания, привилегии, хотя в огромном большинстве случаев знать поступала так не из благочестия, а из чисто эгоистических интересов. Феодалы видели теперь в прежних убежищах для бедняков удобные места, где можно было устроить оставшихся в девицах дочерей и младших сыновей. Такое устройство своего потомства освобождало знать от необходимости раздела поместья. У Мурнера встречаются следующие стихи: «Заметьте: если благородный не может выдать дочери замуж и не может ей дать приданого, то он отправляет ее в монастырь, не с тем, чтобы она посвятила себя Богу, а чтобы она жила безбедно, как привыкла знать».

Разумеется, церковь получала главные выгоды от подобных сделок.

Таким путем монастыри и вся церковь шаг за шагом теряли свое прежнее социальное содержание, то, на чем зиждилось все их право на историческое существование и что укрепило их влияние лучше всяких молебствий и заупокойных месс. Из общеполезного института взаимопомощи церковь превратилась в огромный, охватывавший весь мир институт эксплуатации, наиболее грандиозный из всех когда-либо существовавших. И так как он выступал под религиозным покровом, так как религия в конце концов стала средством более успешной эксплуатации, то более чудовищного учреждения миру никогда не приходилось видеть. Этим отрицательным сторонам католическая церковь не могла противопоставить ни одной из тех положительных ценностей, в которых нуждалось европейское человечество, вступившее в новую эпоху развития.

Если известное историческое учреждение уже потеряло право на существование, то оно все же, как выяснено в первой главе, может еще существовать благодаря разным причинам, притом нередко еще в продолжение целых столетий, до тех пор, пока оно не грозит дальнейшему существованию всего общества, но в таких случаях это учреждение превращается из рычага прогресса в его тормоз, из кормильца в отвратительного паразита. И с той же быстротой, с которой данное учреждение превращается в болезненный нарост на теле, в нем развиваются все качества, свойственные паразиту. Чем разительнее контраст между действительностью и первоначальной целью, тем ярче бросается в глаза этот процесс. А контраст между первоначальной задачей церкви и тем, что она представляла в XIV, XV и XVI столетиях, был из ряда вон выходящий. И потому признаки распада внутри этого учреждения достигли таких размеров, какие никогда больше не наблюдались в новейшей культурной истории Европы.

Иллюстрировать нравы католической церкви, наложившие в значительной степени свой отпечаток на публичную и частную нравственность эпохи Ренессанса, современными документами и характерными фактами очень нетрудно по ранее указанной причине, гораздо труднее соблюсти в этом отношении меру, труднее, быть может, чем в какой угодно другой области.

Нет более убедительного доказательства в пользу того, что известное явление развилось до уровня общего состояния, как его формулировка в виде поговорок и пословиц, ибо только массовые явления отражаются таким образом. Пословица – та монета, в которой народ ярче всего отчеканивает свои затаенные чувства, свои воззрения на вещи, свой опыт. Пословица – публичное обвинение народа-истца или публичный приговор народа-судьи. При этом как обвинение, так и приговор всегда основательны. Количество пословиц, в которых отражается известное явление, учреждение или историческое событие, уже само по себе важный критерий значения, которое имело это явление или учреждение для общих жизненных интересов народов и наций. Что же касается церкви эпохи Возрождения и господствовавших в ней нравов, то надо заметить, что в истории нравов всех народов ни одно явление не вдохновляло в такой степени творческий дух народа, ибо пословиц этих легион. Даже об отдельных злоупотреблениях и недочетах существуют многие сотни поговорок. Можно было бы изложить всю историю распада церкви как социальной организации в виде пословиц и поговорок. В этой главе мы поэтому еще чаще, чем прежде, будем пользоваться этими продуктами народной мудрости для характеристики исторической действительности.

Что процесс превращения церкви в единственное в своем роде торговое предприятие, в единственное в своем роде орудие эксплуатации, в чем мы видели главную суть происшедшего переворота, ярко отразился со всеми его отдельными проявлениями в поговорках, это само собой понятно. «В Риме все продажно: boves et oves (быки и овцы, то есть высшее и низшее духовенство)». «В Риме можно делать все что угодно, только благочестие немного приносит пользы». Последствием всего этого является то, что «три вещи привозишь обыкновенно из Рима: нечистую совесть, испорченный желудок и пустой кошелек».

Не клевета ли все это на католическую церковь? В подтверждение того, что оформленный в виде пословиц приговор народа-судьи был в самом деле справедливым, приведем один только факт – отпущение грехов. А индульгенция лучше всего характеризуется пресловутыми прейскурантами, издававшимися папами уже с XII столетия: в них детально обозначалось, за сколько гульденов можно откупиться от совершенного злодеяния или купить право на совершение задуманного преступления так, чтобы не отвечать ни перед небесным, ни перед земным правосудием; крупные мошенники интересовались, разумеется, только последним.

Вот несколько цифр из этих прейскурантов, облегчавших имущим неровный путь к небесам. Индульгенция за клятвопреступление стоила 6 grossi, на наши деньги приблизительно 50 руб., подделка документа – 7 grossi, за продажу должностей – 8 grossi, за воровство и грабеж – в зависимости от добычи – чтобы иметь право оставить часть награбленного себе, надо было другую часть непременно уступить церкви, – убийство таксировалось также различно. За убийство отца, матери, брата, сестры, жены или кровного родственника платили (если убитый мужчина не принадлежал к церкви) 5 grossi, во втором случае – 7 grossi, кроме того, убийца должен был лично явиться в Рим. Противоестественная связь с матерью, сестрой, сыном стоила 5 grossi; аборт столько же; изнасилование – 6 grossi (так как оно было сопряжено с большим наслаждением).

Беря деньги у всех и каждого, кто только их имел, церковь обирала и своих собственных слуг где и как только могла, не говоря уже о том, что они были обязаны делить со своим начальством все, что награблено из кармана народа. На первом плане стояла здесь «молочная десятина», как называли взимавшуюся церковью подать за схождение с женщиной (существовали, впрочем, и другие названия). Клирик должен был платить 7 grossi, а если он платил такую сумму ежегодно, то он получал право иметь постоянную наложницу. Священник, нарушивший тайну исповеди, платил 7 grossi, занимавшийся тайным ростовщичеством – столько же, кто хоронил тело ростовщика по церковному обычаю, платил даже 8 grossi; кто сходился с женщиной в церкви, только 6 grossi – подобные случаи бывали часто, и нельзя было слишком запугивать публику. Нет никакой возможности привести все цифры этого прейскуранта, более интересного, чем прейскуранты всех торговых фирм мира, пришлось бы исписать целые страницы, так как церковь ничего не забывала и из чувства справедливости делала самые тонкие разграничения. Например, изнасиловать женщину или девушку, возвращавшуюся из церкви, стоило дороже, чем изнасиловать ее на пути в церковь, потому что, возвращаясь из церкви, она была безгрешна и дьявол уже не имел на нее права.