Читать книгу "Вечный хранитель - Виталий Гладкий"

Он сделал несколько ложных замахов — только для того, чтобы расслабить мышцы — и уже готовился продолжить свою «молотьбу», но тут Глеб словно проснулся. Он никогда прежде не дрался дубьем, но видел американские и китайские фильмы, где мастера восточных единоборств демонстрировали приемы боя на палках и шестах. Естественно, в его памяти отложились некоторые приемы. И Глеб не замедлил воспользоваться своими «академическими» знаниями.

Он поймал Доната на замахе и тычком с силой воткнул конец своей дубинки прямо ему в солнечное сплетение. Сын Виктора испытал болевой и моральный шок. Он не ожидал от Глеба такой прыти. Хватая воздух широко открытым ртом, Донат-Донне попытался нанести свой коронный удар сверху вниз, но ему не хватило ни силы, ни скорости, а Глеб тем временем сместился вправо и со всей дури залепил ему палкой по челюсти.

Звук, который раздался вслед за ударом, напоминал тот, что бывает, когда лопается перезрелый арбуз. Наверное, у Доната треснула челюсть. Но нужно отдать ему должное — к глубокому разочарованию Глеба, он лишь пошатнулся.

«Здоров… сукин сын», — с сожалением констатировал Тихомиров-младший и на какое-то мгновение заколебался — добавить противнику еще раз по башке (но тогда Донату точно будет хана; а Глеб не хотел ни убивать парня, ни калечить) или свалить соперника как-то по-другому. Это промедление едва не стоило ему жизни.

Донат, опытный боец, ударил так, как не ждал Глеб — снизу, как бы с отмашкой. Удар пришелся по ребрам; Глеб от боли согнулся и тут же получил еще раз — теперь уже по голове, со всей силы. Он упал и перед его глазами зароились огненные мухи. Толпа дружно ахнула, а Донат торжествующе рассмеялся. Глеб понимал его — дело сделано. Наверное, и Мария-Мариетта сейчас хихикает. Женишок… ядрена вошь!

Глеб лежал на боку и едва не плакал от бессилья. Последний удар был настолько зубодробительным, что он почти ничего не соображал. Его мучил стыд и то, что он не в состоянии даже подняться, чтобы продолжить поединок. А Донат подначивал: «Вставай, мухомор городской! Хватит цветочки нюхать. Сразись, если ты мужчина. Ну! Дрейфишь? Э-эх, сопля…»

Неожиданно Глеб почувствовал, как его словно окатили ледяной водой, а затем он ощутил горячую волну, — почти кипяток — которая пробежала по жилам и осветлила голову до полной прозрачности. Эта странная волна брала начало от амулета, подаренного призрачной Девой. Неимоверный прилив сил буквально взметнул его вверх; Глеб встал на ноги, как детская игрушка Ванька-встанька. Каждая мышца его тела налилась огромной силой, а кровь, которая текла из рассеченной головы, вдруг свернулась и рана начала затягиваться.

Донат опешил. Он не ожидал такого поворота. Но медлить не стал. Коротко замахнувшись, он со всей своей немалой силушки опустил палку на голову Глеба, который стоял, вытянув руки по швам, и смотрел вокруг ничего не понимающим взглядом. И когда казалось, что палка вот-вот соприкоснется с черепом Глеба, и после этого деревенским женщинами останется лишь пошить «дорогому гостю» саван, его рука вдруг взметнулась вверх и перехватила оружие Доната.

Все последующее Глеб запомнил смутно. Он вырвал палку из рук Доната с такой легкостью, словно перед ним был пацан ясельного возраста, но никак не деревенский силач, а затем схватил его за шею и поднял над землей на добрых полметра — как нашкодившего щенка. Поднял одной рукой!

Тишина, которая упала на толпу, была не мертвой, а какой-то потусторонней. Все вокруг замерло и остановилось. Даже волк Марии перестал дышать. Наверное, для того, чтобы Глеб мог услышать то ли шепот Виктора, то ли его мысли: «Не надо, не убивай! Отпусти моего сына. Прости нас, прошу…»

Глеб глубоко — всей грудью — вдохнул воздух и разжал пальцы; Донат упал на землю как тряпичная кукла — даже не дернулся. Он был в глубоком обмороке. Ни на кого не глядя, Глеб прошел сквозь толпу, которая расступилась перед ним точно так же, как перед Марией, и направился к «терему» бабы Глаши.

По дороге Глебу попался Виктор. На перекошенной от переживаний физиономии отца Доната-Донне блуждало жалкое и льстивое выражение — как у побитой собаки. Глебу даже показалось, что он поклонился ему; правда, не очень низко. Глеб даже не посмотрел на него, прошел мимо.

В «тереме» никого не было. Даже Жука. «Куда он запропастился?» — мельком подумал Глеб, и упал на лавку. Огромная, нечеловеческая усталость навалилась на него каменной глыбой и он то ли потерял сознание от перенапряжения, то ли уснул.

Проснулся Глеб от пения. Он с трудом поднял тяжелые веки, нехотя повернул голову… и резко вскочил.

Горница полнилась женщинами. В длинных — до пола — белых сорочках, расшитых красными и черными нитками, с распущенными волосами, на которых, как короны, красовались венки из поздних осенних цветов, они показались Глебу русалками из фильма по произведению гениального Гоголя «Майская ночь или утопленница». Стоя возле входной двери, женщины пели какую-то старинную песню — настолько слаженно и благозвучно, что она звучала в ушах Тихомирова-младшего райской музыкой.

— Вставай, милок, — мягко сказала одна из них, тетка Ефросинья (Глеб знал ее имя, потому что она готовила и приносила в «терем» еду). — Пора…

— Не понял… Что значит — пора?

— Ужо вечор, — сказала тетка Ефросинья, указывая на темное окно.

— Ну и что? Причем тут вечер? Оставьте меня в покое, я устал!

— Испей… — не слушая возражений Глеба, протянула ему тетка Ефросинья вместительный золотой кубок, на ножке которого был выгравирован анк.

Нестерпимая жажда вдруг охватила Глеба, и он прильнул к краю кубка, как голодный младенец к соске. Жидкость, которая пролилась в его желудок, напоминала охлажденное полусухое вино, но вот только из чего оно сделано, Глеб так и не понял — даже когда кубок показал дно.

— Пойдем, миленький, пойдем ЗВАНЫЙ, — сказала тетка Ефросинья, и Глеб покорно последовал за ней, на ходу удивляясь, что это с ним.

Он совсем потерял волю и повиновался командам женщин, как настоящий зомби, хотя сознавал это и даже пытался противиться, но очень слабо. Тетка Ефросинья отворила мало приметную дверь, которую закрывала бархатная штора, и они очутились… в мыльне! Крохотная банька была вся в мраморе, с резными элементами и мозаичным полом, а посреди нее стояла широкая дубовая бочка, полное подобие японской фураке[86].

Несмотря на слабое сопротивление Глеба, его раздели догола и едва не силком запихнули в бочку-фураке. Вода в ней была в самый раз — не очень горячая и с запахом цветов. Наверное, в нее добавили какое-то ароматическое масло.