Читать книгу "Гапон - Валерий Шубинский"

Далее: партии нужна была программа. Ее как раз было кому написать. В разговорах с Петровым Гапон, ругая партии и их вождей, делал исключение для Ленина (как и в письме в Петербург) и для анархистов. С величайшим анархистом (анархо-синдикалистом) своего времени (и с одним из крупнейших географов XIX века — человеком, открывшим ледниковый период), князем Петром Кропоткиным, Гапон встретился в Лондоне. Энергичный расстрига очень понравился темпераментному старому революционеру и ученому из Рюриковичей.

Кропоткин написал статью «Русский рабочий союз», ставшую идеологической основой нового движения. Статья вышла отдельной брошюрой. А затем была включена в коллективный сборник анархистов «Хлеб и воля» (1906).

Кропоткин темпераментно нападает на идею национализации, огосударствления земли и промышленности: «Государственный социализм в буржуазном государстве… становится… новым средством эксплуатации…» Он осуждает российские оппозиционные партии за то, что те ставят во главу угла политические свободы, а затем уже собираются заняться экономическими отношениями. Нет, говорит Кропоткин, — «прежде всего — экономический переворот, который и создаст новую, соответствующую ему форму политической жизни…». В чем этот переворот должен заключаться? «Рабочие и крестьяне должны захватывать в руки все, что им нужно для работы».

Программа Рабочего союза должна прежде всего включать:

«Право на землю, для каждого желающего обрабатывать ее личным трудом.

Право всего общества на то, что произведено трудом предыдущих поколений — т. е. на жилые дома, фабрики, заводы, пути сообщения, угольные копи и т. д.

Право на обеспеченное, безбедное существование для всякого, кто занят общеполезным трудом.

Право на даровое образование и обучение ремеслам, а также на обеспеченную старость».

Кто же обеспечит осуществление этих требований, если не государство? Ответ Кропоткина таков: синдикаты, то есть профессиональные союзы, которые из формы самоорганизации наемных работников постепенно станут основой структуры всего общества.

Гапону эта, в общем, не очень сложная (и не очень реалистичная) теория пришлась по душе. На какое-то время она стала основой его действий, как прежде — идеи Хомякова и Тихомирова. И, как всегда, идеи впитывались не столько через книги, сколько в разговоре, в живом общении. Впитывались — и сразу же применялись к делу.

Казалось бы, если Гапон и Кропоткин расходились с социалистическими партиями, то еще дальше они были от либералов. И тем не менее именно Струве первым попытался установить контакт с новым движением и овладеть им. 16 июля (примерно в это время Гапон, завершив работу над книгой, вернулся из Лондона в Женеву) он писал Прокоповичу: «Следует, не теряя времени, приехать заграницу для переговоров и соглашения с Гапоном и основания совместно с ним рабочей партии и начертания плана компании… Одной из задач новой рабочей партии должна быть по существу координация действия с освободительным движением в борьбе за конституцию». Эта миссия возлагалась на Прокоповича, так как он и его жена Кускова считались представителями левого крыла либералов и знатоками тред-юнионистского движения. Толку из этих планов выйти не могло: Гапон сейчас явно двигался в другую сторону и совершенно не собирался подчинять свое движение «борьбе за конституцию». Это он уже проходил в декабре 1904 года, перед Кровавым воскресеньем.

Между тем у эсдеков и эсеров как раз в это время оживился интерес к Гапону, связанный с вещами более конкретными и практическими.

СНОВА ПРОПОВЕДНИК

Но об этом позже. Сейчас — поподробнее еще об одном сюжете, относящемся к лондонскому периоду.

Всё началось во время Женевской конференции. Ан-ский рассказал об «юдофильском» выступлении Гапона одному из своих знакомых по еврейскому национальному движению, и тому пришла в голову мысль использовать популярность «народного вождя» для агитации против погромов.

23 апреля состоялся очередной громкий погром — в Житомире. На прежние, предреволюционные погромы он был во многом непохож.

Во-первых, хотя происходило дело на Пасху, мотивация была не религиозная, а политическая: «жиды стреляли в царский портрет». Во-вторых, еврейская самооборона встретила погромщиков со всей решительностью, дошло до полноценных уличных боев — и тогда полиция (и приданные ей войска) вмешались в дело на стороне громил.

Четырьмя днями раньше в Мелитополе самооборона не пустила погромщиков в еврейские кварталы, они начали грабить христианские лавки — и тут были остановлены полицией. 22 апреля в Симферополе тоже был погром — первый из двух в этом году, — но и там войска и самооборона были вроде бы заодно. А в Житомире — друг против друга.

Именно Житомир был важным психологическим рубежом. Спасти еврейские кварталы только от погромщиков даже при пассивности власти самооборона иногда могла. Но от погромщиков и помогающей им полиции — уже нет.

А почему полиция от тихого саботажа все чаще переходила к прямой поддержке погромщиков? Потому, что дело было уже не в евреях как таковых. С одной стороны были православные люди под хоругвями, с царскими портретами, с другой — молодежь «студенческого» вида, «жиды» и сочувствующие им христиане, явные сицилисты… На чьей стороне быть царскому городовому? Понятно.

Евреи черты оседлости, мирные ремесленники и торговцы, стали в каком-то смысле заложниками начавшейся революции. Но революционные партии, в руководстве которых в самом деле было более чем достаточно лиц иудейского вероисповедания или выкрестов, публично защищать их не торопились.

Ан-ский обратился к Гапону с предложением написать брошюру против погромов, и тот согласился «со всем энтузиазмом». Вскоре он уехал в Лондон, и неделю от него не было вестей. Ан-ский написал ему. Гапон вызвал его телеграммой в Англию (когда Семен Акимович появился в Лондоне, Гапон объяснил ему, что «хотел лично переговорить о характере брошюры» — «Если вы тут будете, я наверно напишу ее»). Прошло еще несколько дней. Гапон был плотно занят работой с Соскисом и не мог оторваться. Наконец, он предложил Ан-скому самому написать черновик брошюры.

«Он внимательно прочел и остался недоволен.

— Не совсем так… не совсем! — сказал он. — С крестьянами и рабочими надо говорить иначе, иным тоном, иным языком… Надо затрагивать иные струны, совсем иные… Ну-ну, я еще посмотрю! Завтра поговорим, завтра!

А на следующий день, когда я пришел к нему, он, к моему удивлению, подал мне готовую рукопись.

— А вот и сам написал! — воскликнул он с торжеством. — Всю ночь до утра писал! А ну-ка, послушайте!»

Что же вышло из-под пера Гапона?

«Люди православные, братья, сестры мои родимые! Прослушайте хорошенько речь мою правдивую, на благо себе великое. Начну с притчи Божией, с притчи Христа Спасителя, о милосердном самарянине так называемой.

Шел проезжею дорогою, тою дорогою, что ведет от святого города Иерусалима к Иерихону городу священному, человек, еврей по происхождению. На него напали разбойники лютые, избили его, ограбили. Лежит несчастный, в луже собственной крови своей плавает. Кругом стоны его раздаются тяжелые. Шел тою дорогою священник храма Божьего. Знал закон он Божий до тонкости, знал он и все пути-дороженьки к царствию небесному; знал он и главный путь — помочь ближнему единоплеменнику в его несчастий, — но не захотел помочь священник несчастному. Не перед кем было ему, фарисею, творить напоказ дело доброе. Берег пустослов очень уж свое благоутробное спокойствие. Жалел лицемер карман свой широкий, деньгою бедных наполненный. И бежал жирный пустосвят, церковных дел мастер, от горя человеческого, не оглядываясь.