Читать книгу "Бизар - Андрей Иванов"

Я занервничал. Какую суть дела мог я ей написать? Нигилист от скуки придумал себе маленькое приключение?..

Она писала, что ей и адвокату, которого для меня подыскал ирландец, нужны были детали… Так, так… Дальше, кажется, диктовал Пол: «…чтобы адвокат смог изучить дело и решить – браться или нет, необходимо все подробно расписать на бумаге, послать письмом (желательно по-английски)..» и так далее…

Я начал ходить по коридору: до решетки и обратно, до тупика. Как же я ей напишу суть моего дела? Какое дело? Бордель – отмывка денег – казино – наркота… Какое тут дело? Это мыло, веревка, лыжи! Недолга, а не делега! Если я им тут выложу настоящую «суть дела», меня менты, когда посылкой получат, сами удавят и бандитам кусочка не оставят.

Тяпа ходил за мной, ковылял, ножку подволакивал, сопел, успокаивал:

– Да ты не переживай так сильно. Все обойдется, все устроится. Бывает, думаешь, все хреново, хуже нельзя, а на самом деле все давно развеялось и такое пуковое дело выясняется потом, что смешно, зачем так нервничал. Мы вон тоже ментовский «пакет» угнали, накуролесили, нам всего лишь звездюлей навешали и полтора года, бабах – всего ничего! Не волнуйся. А то нервов и табаку столько уйдет, что… Все получится. Вон и девка твоя уже на свиданку рвется, посылку небось передаст…

Передачка. Кешарок Табачок. Мелочный урод… Он же не голодал. Его хорошо кормили! Добра ему желали… И табаку вроде хватало. Или он по инерции по посылочке грустит? Пусть казенный хавчик нормальный, но это ж положняк. А положняк не сахар. Да и табачок всегда пригодится, он же не портится! Авось, шоколад перепадет. Сладкое любит… и открытки детские рисует – с фантиков, тьфу!

– Пока интервью не было, – скрипел Тяпа, – и гадать нечего. У них тут это расписано, как автобус. Это ж процедура такая. У некоторых канитель годами тянется. Вон посмотри: индус за стенкой… Два года сидит! Выслать не могут! Они сами все время говорят: лотерея, все это лотерея… Сам же переводил мне, индус сказал, что нас так много, что им некогда решать и проверять. А он знает – он всю систему эту знает. У него семь адвокатов было. Семь! Он деньги заработает и наймет. Каждый адвокат подает апелляцию или просит пересмотреть дело… Мне пацанчик тут объяснил. Индус уже по всем инстанциям прошелся и теперь в Страсбургский суд пошел писать. В очереди ждет. Некоторые годами рассмотра ждут! А ему что, он и так уже годы ждет… Еще подождет, пока там рассмотрят. А иной из Совка приедет, наврет с три короба, ему – получай позитив, социал, инвалидность и весь блат! Никто не знает, какая карта выпадет… Сегодня красное, завтра черное… Жизнь, сам знаешь, полосами идет: белая полоса, черная… Авось и тебе…

– Что – мне?

– Позитив…

Я ухмыльнулся. Он продолжал меня успокаивать, плавно переходя к уговорам написать очередную жалобу…

* * *

Пригласили на интервью. Рассказал все. От А до Я. Весь расклад, откровенно. Какая разница?.. Камнем на дно и баста! Разошелся. Потряхивало. Озноб бил. Руки тряслись. Кофе, кофе… сидел, потел, курил, голос дрожал… внутренним взором глянул на себя со стороны: бледный, нервный, тощий, – сам себе понравился. Ни слова лжи. Как на исповеди. Одна правда. А какая разница? Все равно бессмысленно. Так напоследок пусть хотя бы послушают. Быстро скис, заметил, что интереса моя история не вызывает, и скис. У всех в кабинете – три работника Красного Креста – был решительно скучающий вид; они словно задались целью испытать свой иммунитет на прочность, проймет их или нет мое выступление; они были похожи на людей из киностудии, которые просматривают номера приглашенных на кастинг, они упражнялись на мне, шлифовали чешую бесчувственности и беспристрастности. Я решил нажать на детали: авось, какая щелочка в панцире да найдется. Но меня остановили: больше деталей не требовалось. Главной в комиссии была женщина, изящная, холеная, каменная, голубоглазая, светлая, строгая; тонкие-тонкие черты лица, что-то хирургическое в уголках губ; короткая стрижка, волосы набок, пиджачок теплый, из плотного материала, мелкая черная клетка по серебру, золотой ниткой прошитые рукава и острый воротничок. Она задавала свои вопросы механическим голосом, и никакого выражения на ее лице не возникало совсем. Следак и переводчик хотя бы кривились и надменничали, а эта была до жути непроницаема. Она даже не поверила в то, что меня разыскивала полиция! Она стала спрашивать, как я мог это доказать. Меня начал душить обморочный смех. Да вы что! Меня же к вам в Сундхольм из Вестре доставили! Как, вы думаете, они установили мою личность?! Она сказала, что не имеет представления. Я напомнил про пальчики. Про Интерпол. Она сказала, что никакого Интерпола не было. Я опешил.

– Мне же ваши датские полицейские бумаги показывали: разыскиваюсь – Интерпол!

Она лаконично сказала, что это к делу не имеет отношения.

– Все это под большим вопросом, – сказала она, – это надо доказать. Нам никто ничего не сообщал. У вас есть какие-то доказательства? Мы вас первый раз видим.

Я проглотил изумление: так я теперь должен им доказывать, что их менты пробили меня по пальчикам через Интерпол?!

– И к кому мне теперь обратиться за помощью? – спросил я с иронией в голосе. – К моему датскому следователю, который меня к вам сюда привез? Я должен его попросить выдать мне справку, что мою личность он установил через компьютер? Попросить его выдать мне документ о том, что меня разыскивает Интерпол?

– Понятие не имею, это ваше дело, – сказала она. – Если найдете какие-то документы, присовокупите к делу, мы дополним, у вас есть две недели. Что-нибудь еще?

Я улыбнулся. Они вообще ничего рассматривать не собирались. Все, что я им тут наговорил, было пустым сотрясением воздуха. Меня там кокнут, это мое дело – мафиозные структуры вне юрисдикции Красного Креста. Ни единой бумаги, а значит, слова, слова, слова… то, что меня там покоцают, это как-то… сам виноват… ну, конечно… Эстония – правовое демократическое государство (Дания вслед за Исландией признала), эстонская полиция может и хочет помогать и т. д. и т. п. Они не то чтобы не верили ни единому моему слову – им незачем было верить, потому что мое дело было вне их профориентации, они были не те люди, к которым мне следовало обращаться; как это бывает, когда у тебя что-то болит в животе, и ты идешь к гастроэнтерологу, а он, хорошенько прозондировав тебя, говорит, что это не язва, не желудок, а, скорей всего, сердце, а может, ребро сломано, поэтому идите обратно к своему семейному врачу (т. е. поезжай в Эстонию), семейный врач направит на рентген, к кардиологу, вам сделают сонографию, наверняка положат в больницу (т. е. тюрьму), назначат обследование (т. е. суд), и т. д. и т. п. Я просто ошибся дверью; я – ошибся, читай: сам виноват, – мне в этом кабинете никто не поможет. Но, верные букве закона (настоящие профессионалы и гуманисты), они проследили, чтобы формальность была соблюдена – великая видимость того, что они ничего не упустили и рассмотрели мое дело: чиновники постучали по клавишам компьютера, задали вопросы, зафиксировали ответы… Могли бы прислать какого-нибудь музыканта с небольшим клавесином; я бы рассказывал, а он – играл, – было бы то же самое. Маленькая сюита до минор на тему прав человека. Каждый член квартета сыграл свою партию. Можно закругляться. Принтер выплевывал вопросы и ответы. Не читая, я подписал, а про себя лихорадочно подумал: