Читать книгу "Крым - Александр Проханов"

Теперь он думал о ней, живущей в загородной частной клинике, под присмотром медиков, которые обладали дипломами лучших психиатров Европы. Он почти не навещал ее, тяготясь ее сумрачной немотой и дремотой. Но теперь вдруг ясно, страстно, с больным раскаянием понял, что Вера была его виной и проступком. Была грехом, за который ему мстила судьба. Он должен немедленно к ней явиться, покаяться, обнять ее исхудалое тело, прижаться губами к ее холодному виску, вернуть домой, где она окажется среди любимых вещей, целебных растений и снова воскреснет для любви и семейного счастья.

Служебная машина, которая его обслуживала, была отозвана вместе с шофером. Лемехов пересел на «вольво», домашний автомобиль, и рано поутру отправился под Подольск, где в дубравах располагалась клиника.

Она напоминала небольшую, хорошо оснащенную крепость. Железный глухой забор с угловыми каменными башнями, стилизованными под башни средневекового замка. Стальные ворота с камерами наблюдения, с оконцем, в котором мутно белело лицо охранника. Кровля дома едва виднелась над кромкой забора, островерхая и готическая. Сходство с тюрьмой больно ранило Лемехова, и он вдруг горько подумал, что в этой тюрьме томится Вера, и это он ее туда заточил.

Охранник долго рассматривал паспорт Лемехова, куда-то звонил, и, наконец, бесшумно растворилась стальная калитка. Лемехов проник за ограду. Зеленели газоны, возвышались дубы и липы. Светлели посыпанные песком дорожки. Двухэтажный дом напоминал красивый особняк с чистыми окнами, на которых почти были незаметны решетки. По тропинке навстречу Лемехову шел доктор в белом халате и шапочке, блестели очки, подбородок украшал благородный клинышек бороды.

– Замечательно, что приехали, Евгений Константинович. Ваш визит скажется на нашей подопечной благотворно. Но только прошу, разговаривайте о чем-нибудь хорошем, приятном. Наметилась положительная динамика, и мы должны ее постепенно углублять.

Доктор был чем-то похож на Чехова, благородный, изысканный, вкрадчивый, с золотым кольцом на крупном чистом пальце. Такие доктора внимательны и чутки к пациентам, бережны, как садовники, которые поднимают смятые дождем цветы. Но этот благообразный и доброжелательный доктор был для Лемехова горьким укором. Был нанят за большие деньги, которыми Лемехов откупился от Веры. От ее страданий, от ее невыносимой муки. Отгородился от них железным забором, камерами наблюдения, этим благородным доктором, в котором сквозь мягкое благодушие просвечивала жесткая властность.

– Мне кажется, вам не нужно идти в палату. Подождите супругу в нашей уютной гостиной.

Лемехов остался один в гостиной, среди тихого солнца, зеленых растений. На столе в хрустальной вазе стояли розовые пионы, несколько лепестков упало на стол. В изящной клетке чистил свои цветные перышки милый щегол. На стене висели масляные пейзажи лесных опушек, холмов с белыми колокольнями. От каждого предмета веяло покоем, детскими безмятежными воспоминаниями.

Послышались шаги, и в гостиную вошла большая женщина с сильным свежим лицом, в белых брюках и белом халате, видимо санитарка. Крахмальный халат вкусно шуршал, поднималась высокая грудь, на крупном лице улыбались сочные губы, синели чуть выпуклые глаза. И за ней покорно, понуро, опустив голову, появилась Вера, словно ее привели на невидимом поводке. Лемехов беззвучно ахнул, потянулся к ней, исполненный жалости, нежности и вины.

– Ну вот, – произнесла санитарка. – Здесь вам будет уютно. Если что понадобится, позвоните. – И она удалилась, оставив на столе серебристый колокольчик.

Вера села чуть поодаль от Лемехова, и он видел, как слабо под ее тяжестью прогнулась кожа дивана.

– Здравствуй, – сказал он, боясь, что его сочный звучный голос спугнет ее, и она встанет, уйдет.

– Здравствуй, – ответила она, и ее голос был бесцветный, угасший, прозвучал, как слабое эхо его голоса.

На ней был домашний розоватый халат, висевший на худых плечах. Ее ноги были в приспущенных теплых носках, в матерчатых шлепанцах. Волосы, когда-то черные, со стеклянным блеском, с пленительными завитками у висков, теперь были пепельно-серые, коротко, по-больничному подстрижены. А виски провалились, и в них синими струйками обозначились вены. Ее лицо, когда-то яркое и прекрасное, излучавшее счастье, с ликующим блеском глаз, – ее лицо было серым, безжизненным, в пепельном налете усталости. Лемехов с болью смотрел на ее приспущенные носки и матерчатые шлепанцы, вспоминая, как восхитительно она шла на высоких каблуках, и ее стройные ноги, обтянутые шелком бедра, приоткрытая с незагорелой ложбинкой грудь страстно трепетали, и она, зная свою неотразимость, позволяла Лемехову собой любоваться.

– Ну, как ты? – спросил он, стесняясь своей плотской силы и крепости. – Чувствуешь себя хорошо?

– Хорошо, – отозвалась она как эхо.

– Погода такая чудесная!

– Чудесная.

Она была пустая. Звук его голоса залетал в нее и возвращался обратно, ослабленный и печальный. У нее вынули душу, вынули сердце. Пустота, которая в ней образовалась, ненадолго наполнялась звуком его слов. Вера отдавала их обратно, оставаясь безучастной.

– Доктор сказал, что тебе лучше. Мы скоро поедем домой.

– Домой, – тихо повторила она.

Перед ним сидела женщина, которую он когда-то обожал. Которая дарила ему дивное счастье, чудные наслаждения. Чей голос звучал для него как пленительная сладость. Чьи волосы благоухали у него на губах. Чье жемчужное тело он целовал, глядя, как ее плечо сверкает в свете луны. Теперь же она была околдована, находилась в больном полусне. Кто-то неведомый навел на нее порчу, наслал злые чары. Отделил ее душу от солнечного света, от блеска вод, от стихов, которые она учила каждый раз перед пушкинским днем рождения и шла к памятнику. Наивно и истово, как восторженная школьница, читала «Клеветникам России» и «Цветок засохший, безуханный». Теперь же она была погружена в мучительную дремоту, в мутные сновидения, среди которых не узнавала его. Возвращала обратно обращенные к ней слова.

И ему захотелось обнять ее, поцеловать запавшие виски, коснуться губами мучительной морщинки на лбу, вдохнуть в нее силу и свежесть, разбудить, отвести злые чары. Чтобы она поднялась с дивана на стройных ногах, в прежней ликующей красоте. И они вместе, взявшись за руки, пойдут вдоль берега недвижного озера с малиновой негасимой зарей.

– Ты помнишь, как в Карелии по утрам выходили к озеру, и оно было ослепительное, расплавленное, и в лодке у мостков блестела рыбья чешуя, и над крышей избы пролетала гагара?

Он увлекал ее в их чудесное прошлое, когда, едва поженившись, они уехали в Карелию, и там, среди красных сосняков, фиолетовых туманов, серебряных разливов восхищенно и неутомимо узнавали друг друга. Открывали один в другом восхитительные тайны, в каждом мгновении, в каждом плеске весла, в каждом произнесенном слове находили сходство друг с другом. Праздновали свою чудесную встречу, чтобы больше никогда не расстаться.

– Ты помнишь, как летела гагара?

Вера молчала, ее голова вяло клонилась, а глаза тускло смотрели мимо Лемехова.