Читать книгу "Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения - Ада Самарка"

Свекровь принесла ему два стеклянных шарика, из отцовской коллекции с пыльного серванта, пахнущие корвалолом и старым табаком – один с голубой стружкой внутри и бежевыми цветочками, второй, чуть меньше – в тонких разноцветных нитках и застывших капельках воздуха. Эти шары ему нужно было перекатывать, чтобы тренировать пальцы.

Поздно ночью я заводила свою машину у бойлерной, и на ветровом стекле лежал пятисантиметровый слой пушистого, сине-серого снега. Я включала дворники, и в пять-шесть махов снег слетал, оставляя тонкую мутную ледяную корочку, которая быстро таяла, трескаясь, пластами в форме Африки сползала куда-то вниз. В салоне машины пахло сыростью, и было как-то глухо, плотно все, как в банке со сметаной.

Говорить ему было трудно, но исключительно по механическим причинам, это признали даже врачи: трубка, стоявшая у него в горле 30 дней, повредила там что-то, и моему мужу быстренько сделали еще одну операцию.

Я держала его за руку девять с половиной часов, пока он выходил из наркоза. Мой приставной стульчик, деревянная ступенечка, как на эшафот, был намного ниже уровня его высокой реанимационной кровати, и рука, которую я держала, свисала вниз, ко мне, и я, как яд от укуса, вытягивала из него, по миллиграмму, муторное болезненное равнодушие. Мне было бы лучше, чтобы ему было больно, чем никик.

Врачи просили тащить из дома все, как-то связанное с его хобби, увлечениями.

Я долго думала над программой. Со словами «хобби, увлечения» у меня ассоциируются почему-то печально невостребованные и чрезвычайно трудоемкие конструкции из подручных материалов, выжженные паяльником панно на лесные и морские темы… ну, то, что можно назвать еще словом «поделки».

У него нет каких-то таких прямо чтобы увлечений. Как и у меня. Какие у нас увлечения? Мы друг у друга, вот наше увлечение.

Футбол – не так чтобы очень, хотя потом он признался, что, лежа в палате, в тишине, находил дивно успокаивающим просмотр матчей, без звука – движения и перемещения там были похожи, но ни единожды не повторялись, очень гармонично и красиво, это было как наблюдение за морем…

Книжки он любит, но не читает. Да и какие книжки – «Черный орден СС», например, или почти полная коллекция из серии «На линии фронта». Одной книги не доставало – я чудом купила ее в супермаркете, в отделе с кулинарными рецептами, детскими раскрасками и поздравительными открытками, и принесла в один из тех дней – ледяную, с мороза, вытирая рукавом с глянцевой обложки случайно залетевшие в кулек снежинки. «Разрушение Дрездена: самая масштабная бомбардировка времен Второй мировой войны». Дар был оценен, хотя, как я догадываюсь, до конца не прочитан.

С другом они делали проект в «живом журнале» – задались целью сфотографировать и разместить в сообществе все памятники неизвестному солдату, все эти облупленные, десятки раз крашенные золотой краской монументы на сельских кладбищах и в провинциальных скверах – вечно юных и широкоплечих, в шинелях и пилотках, с автоматами, со склоненными головами, или раненых, умирающих, но не менее широкоплечих, цепляющихся за этот свой автомат, на разрисованных граффити, побитых по углам постаментах, в тени дремучих, криво разросшихся елок с пустыми упаковками от чипсов в ногах. А еще – всяких памятных табличек, монументов, скорбящих матерей (кстати, после этой истории мое отношение к скорбящим матерям раскрасилось солено-горькой радугой узнавания), и, главное, они перефотографировали все плиты с именами, надеясь тем самым помочь каким-то возможным родственникам тех погибших. Проект с годами набирал обороты. Они даже рассчитывали получить какой-то грант. Многие населенные пункты, конечно, оставались не охваченными, и я решила в выходные поехать куда-то, в какой-нибудь Кагарлыцкий или Рокитянский район, и запечатлеть парочку памятников.

У нас на кухне висит карта Украины – мы ее очень любим, эту карту, и специальными булавками, с разноцветными флажками, отмечаем посещенные места. Локализация флажков до банального типична: Белая Церковь и Умань, Каменец-Подольский и Хотин, Львов, Ворохта, Косов, Яремче, Ивано-Франковск, Одесса, Белгород-Днестровский и Каролино-Бугаз, Вилково, где мы страшно напились, и Измаил, который почти не помню, практически весь Крым, конечно, на машине и пешком, а по середине карты пустое поле, поляна без единой булавки, центральную Украину мы как-то слабо изучали, только мотались по трассе на Одессу или на Николаев. Муж любил ездить на море через Николаев, Вознесенск. В Вознесенске мы всегда останавливались в придорожном кафе и ели солянку и котлету с картошкой пюре, а я любила ехать по Одесской трассе до самой Одессы – а там вдоль моря и лиманов, до Крыма, а на северо-востоке нашей карты снова флажки: Качановка, Седнев, Батурин и Полтавская область, по гоголевским местам. В тех гоголевских местах мы отстали и вкрай разругались с нашими попутчиками – потому что там в каждом селе есть памятник солдату, и мы их все фотографировали, и потом, не доезжая до какого-то важного гоголевского места, завалились на прекрасном лугу, где были полевые цветы размером, как сказал муж, – «с кулак», и пахло медом, и там съели наши припасы, и прекрасно провели время.

Я полюбила водить машину. Вот именно за эти месяцы. Странно, как можно было что-то полюбить в такой период, но это факт. Наверное, так сложилось потому, что когда находишься в постоянной тревоге за близкого человека, и при этом нет ничего такого, что в твоих силах, чтобы помочь ему, – эта позиция «низкого старта» очень удачно компенсируется автомобильной ездой. Я жила, спала и видела, как куда-то еду – спасать, за лекарством, чтобы завести какой-то гигантский мотор, чтобы ездить по кругу и чтобы вращались моховики, шатались шатуны и поршни, а мой муж жил. Если бы врач вышел ко мне тогда и сказал, поправив нагрудный карман с ручкой:

– Вам нужно ездить по этому кварталу всю ночь. Это очень трудно, но скорость не должна падать менее 20 км в час… там есть несколько опасных поворотов. Но – иначе никак. До рассвета. Как фонари выключат. Держитесь.

И я бы с радостью, подбросив и поймав ключи от машины, помчалась бы за свою бойлерную – и ездила бы кругами вокруг квартала всю ночь! И слушала бы радио, и терпела бы, когда бы мне захотелось в туалет и спать, и следила бы за скоростью – чтобы, не дай Бог, не меньше!

Или если бы врач тогда вышел ко мне и сказал бы:

– Немедленно поезжайте в Будки-Каменские, у нас очень мало времени – чтобы к утру были уже там!

И я, подхватившись, улыбнулась бы впервые за три недели, и мысли мои текли бы ровно и деловито – так, что купить в дорогу, домой не заезжать, где бы заправиться.

– А это какое направление? – спросила бы я, уже выбегая на лестницу.

– Ровенская область, на границе с Белоруссией, – скептически качая головой, ответил бы доктор, глядя мне вслед. – Но у вашей машины клиренс маленький, а там дороги нет, болота…

– Не беда! – ответила бы я. – Машину брошу и пешком пройдусь!

И пока бы я ехала, всю ночь, по узкому Варшавскому шоссе, я бы слушала радио и не чувствовала в себе этой медленной всеотравляющей паники.