Читать книгу "Осада церкви Святого Спаса - Горан Петрович"

Отец Григорий и сам не знал, сколько времени провел, устремив в окно отсутствующий взгляд. И, конечно же, он никак не мог повлиять на то, что происходило в будущем. А там, отделенные от него расстоянием в несколько лет, спешили вперед две человеческие фигуры. Один был в черном кафтане из тонкого сукна, рукавов у которого было гораздо больше, чем рук у человека. Он шел, не оглядываясь на осажденный монастырь, помогая себе длинной палкой, такой, что если упереться ею в яркий солнечный луг, то небесный свет уже не сможет осветить на нем каждую мелочь. За ним, след в след, двигался второй, он был горбат, да в придачу еще и согнулся под весом мешка, основательно набитого какой-то тяжестью.

Сколько так времени прошло, определить было трудно. Во всяком случае, когда отец Григорий очнулся, оба путника отдыхали под деревом. Вернее, отдыхал горбун, а Андрия Скадарец вытряхивал содержимое мешка себе под ноги и рылся в нем.

– Пусть Господь простит тебе бегство и святой Николай пошлет добрый путь, но зачем же ты, неблагодарный, вверг нас в бедствие и открыл окно, которое сегодня открывать не полагалось? – пробормотал старейшина Жичи, узнав торговца свинцом, сумаховым деревом, перинами и временем, которого так гостеприимно принял у себя в монастыре накануне Пасхи.

Андрия Скадарец ничем не показал, что слышит игумена. Но даже если он его и слышал, ему нечего было бояться – между ним и Савиной катехуменией лежало надежное расстояние не менее чем в два года. И он продолжал по-прежнему то руками, то рукавами рыться в чем-то, что вытряхнул из мешка.

– Так это же наше… – вскрикнул преподобный, поняв, что торговец ограбил Жичу, потому что содержимым мешка были украденные часы, месяцы, целые времена года и даже годы, другими словами, время, принадлежавшее храму Святого Вознесения, время, без которого эта церковь, где неоднократно короновали властителей всей сербской и поморской земли, надолго останется пустой.

Отец Григорий захлебывался от обилия слов, поэтому ему не удавалось ничего произнести. «Неужели Жичу, построенную богоугодными братьями, постигнет судьба тех монастырей, из которых разбойники навсегда похитили будущие годы? Неужели самая первая архиепископия опустеет и останется стоять одинокой? Неужели и Жича, это священное место, будет заброшено?» Вопросы эти болезненно обжигали его, ведь и самое маленькое неизреченное слово может причинять страдания большие, чем раскаленное железо.

Вдалеке от него, под деревом, горбатый слуга встряхнулся, вздохнул глубоко, так что закашлялся, и сказал:

– Не пора ли, господин? Вдруг из монастыря погоню пошлют? Мне все время кажется, что кто-то смотрит нам прямо в затылок! Даже чудится запах ладана!

Андрия Скадарец осторожно высморкался, сухо чихнул и рассмеялся:

– Дорогой мой, там давно никого нет! Кроме того, нас отделяет оттуда не один-два дня хода, а несколько лет! Это просто пустой ветер разносит последние вздохи Спасова дома! И послушайся меня, дальше пойдем молча, без лишних слов, и в будущем не станем их вспоминать, потому что, говоря о них, мы только оттягиваем окончательный конец их повести!

II

Архиепископ Евстатий Второй, нетронутые язычки пламени под честным престолом

Незадолго до дня святого Георгия 1293 года его преосвященству Евстатию Второму сообщили, что в достохвальном месте, называемом Жича, которое после нашествия болгарского и куманского войска в давно прошедшие времена долго стояло в запустении, некие случайно оказавшиеся там паломники в конце концов смогли собрать немного времени. Впервые со времен архиепископа Иакова, при котором и был опустошен Спасов дом, и до сегодняшнего дня можно сложить вместе и монастырское утро, и день, и вечер. Вообще-то, еще тогда трудами Иакова удалось собрать немного часов настоящего, чтобы достойно похоронить погибших и перенести в Печ мощи Евстатия Первого.

Взяв с собой свиту из странствующих дьяконов, мастеров строительного дела, резчиков мрамора, изографов и писцов, Евстатий Второй тут же оставил все дела и тронулся в путь, чтобы точно в назначенный день, в Водную субботу, прибыть в разоренную церковь Святого Вознесения.

Уже издалека, стоило миновать укрепленный город Маглич, виделся обвалившийся свод. Правда, благодаря птицам он то здесь, то там уходил вверх, но был значительно ниже по сравнению с высотой других небоносных храмов вдоль и поперек земли Рашки.

Вблизи самая первая резиденция архиепископии превратилась в множество обломков стен и мертвых фрагментов живописи, груды сталактитовых блоков, кирпичей, кусков мрамора и штукатурки. Почти нигде нельзя было распознать следов стоп двоих ктиторов, боголюбивых братьев Савы и Стефана. В ободранном и закопченном мраком пурпурном одеянии, без ранее покрывавших купол свинцовых пластин, несчастная Жича в тишине и одиночестве стояла дни, зимы, весны и целые украденные годы. От маленькой церковки Святых Феодора Тирона и Феодора Стратилата не осталось и следа, одна только скрутившаяся и прогнившая веревка. Слезы в глазах архиепископа Евстатия Второго не позволили ему рассмотреть остальных примет уничтожения.

Вот так, онемев от скорби, не говоря ни слова, преосвященник и его свита долго бродили по разрушенному храму Святого Спаса, приподнимали камни, собирали придавленные живописанные руки святителей, вытирали испачканные тьмой лица апостолов, сдували известковую пыль с живописанных глаз мучеников. На месте кухни с пекарней обнаружили печать для хлеба, выпекавшегося здесь по правилу святого Пахомия, в наполовину разрушенной башне подняли с земли звон всех трех колоколов, а под честным престолом увидели чудом сохранившиеся язычки пламени десятка свечей. И хотя многие слова из описи имущества склевали совы, а часть перечисленных запасов изгрызли острые зубы сонь, в портике сохранилась большая часть переписанной копии, перечислявшей все, чем владел монастырь.

А потом Евстатий Второй и дьяконы увидели и осколки того, что некогда было видно из окон Жичи. Разбросанные там и сям, втоптанные в землю, треснувшие, без одной или даже двух боковых сторон, влажные и заплесневевшие в тени, выцветшие на солнцепеке, заросшие травой или засыпанные прошлогодней листвой, желудями, шишками и семенами растений, они поначалу были почти незаметны. И все же, кусочек за кусочком их удалось постепенно сложить в прерывистый, ломаный рассказ. Некоторые из них, что помельче, показывали незначительные, но все равно важные картины – рост дубов в монастырском дворе, монахов, занятых сбором и высушиванием целебных растений, бьющего в клепало трапезного, из второго кусочка ясно слышалось слаженное церковное пение, а из третьего, когда архиепископ своими руками вырвал росший в нем бурьян, вылетела пчела, которая находилась там долгие годы… Большие осколки видов из окон Жичи показывали Царьград, его улицы и площади, а еще другой город, каналы которого извивались, как щупальца огромной медузы, а следующий осколок представлял какое-то населенное место, где люди растрачивали свою жизнь под металлическими ветками, в их постоянной тени…

Однако, если посмотреть на эти куски с другой стороны, снаружи, то все они показывали бывшую Савину катехумению. Таким был и тот, где бывший игумен, преподобный Григорий мучился невысказанными вопросами, увидев, что торговец Андрия Скадарец ограбил Жичу. (Возможно, и не стоило бы смотреть в этот обломок в обратном направлении, однако в нем был виден триклятый Скадарец с его горбатым слугой, молча уходящий все дальше и дальше…)