Читать книгу "Осмос - Ян Кеффелек"

А тем временем Пьер стоял выпрямившись во весь рост, но держался на ногах он несколько неуверенно, и на лице его блуждала немного встревоженная улыбка, выражавшая восторг, вроде той, что озаряет личико ребенка, впервые вставшего на ножки. Лора поддерживала его, он обнял ее за талию и медленно пошел к столу, увлекая ее за собой. Казалось, его охватило желание потанцевать… Он рухнул на табурет. Вода потоками стекала с одежды на пол.

— Где твой отец?

Пьер сделал какое-то движение, стульчик повернулся, сделав вместе с «седоком» полный оборот, и Пьер слабым, каким-то очень тихим голосом произнес:

— Молчок! Ни гу-гу!

Затем он повторил эти же слова другим голосом, явно подражая кому-то, и голос этот звучал столь зловеще и столь грозно, что Лора вздрогнула. Пьер открыл какую-то тетрадь. Он чувствовал, что взгляд Лоры устремлен на него, и от этого его пробирала дрожь и тряслись руки, из-за чего его почерк в последнее время стал таким неразборчивым, что читать его писанину было невозможно.

— Что у тебя с руками, Пьер? — всполошилась Лора. Пьер схватил ручку, взмахнул ею, как если бы это было холодное оружие, и, со всего размаху ударив ею по столу, сломал ее.

Да, у него дрожат руки, и он знает об этом лучше, чем кто-либо. Кстати, Марк ему об этом уже говорил вчера вечером, когда вернулся из Испании или еще откуда-то. Он тогда сказал: «У тебя трясутся руки, Пьер». Пьер ему ответил:

— Это все, что ты можешь мне сказать?

Если бы Пьер чувствовал себя немного лучше, он бы, несомненно, заметил, что его отец тоже не в лучшей форме. Его бы удивило, что он не услышал вопроса по поводу стреляных гильз.

— Ты написал сочинение?

— Два дня назад. Я его уже отнес в лицей. Директриса хочет его опубликовать в нашей лицейской газете. Когда ты его будешь читать, ты поймешь, почему она так решила.

Пьер не знал, какую ложь выдумать, чтобы привести отца в восторг. Теперь он был не один. Уик-энд закончился. Он мог забыть и про увядшие гвоздики, и про неприятные звуки, которые издавала ночная бабочка, бившаяся в окно и о стены комнаты.

— Не хочешь мне его показать?

— Я же сказал, что у меня его уже нет.

— А черновик?

— Я писал без черновика, сразу набело. Тема была вообще-то дурацкая… Начинаешь писать, и уже не знаешь, как остановиться…

О, если бы ему только пришло в голову, что Марк захочет прочитать сочинение, он бы, конечно, сделал для него копию. Ну ничего, он его сейчас перепишет заново по памяти, да так, что не пропустит ни одной запятой и не поставит ни одной лишней! И охваченный эйфорией Пьер все искал в уме фразу, которая могла бы с предельной точностью выразить то неописуемое счастье, которое он испытывал оттого, что был сыном Марка. Руки у него дрожали уже гораздо меньше.

— Ты видишь?

Пьер вытянул руки вперед и кончиками пальцев коснулся стены.

— Это благодаря тебе я достиг такого результата.

— Тем лучше, малыш. Должно быть, ты и впрямь славно потрудился и написал хорошую работу…

Однако вид у Марка был такой, словно он на самом деле хотел сказать: «И как это ты умудрился что-то написать? Что за кавардак ты туг устроил? Я был бы очень удивлен, если бы узнал, что ты сварганил действительно что-то путное!»

— А что это у тебя с волосами?

— Подстриг немножко… мне было очень жарко, и у меня ужасно зудел и чесался шрам.

Марк быстро провел рукой по своим коротко подстриженным, торчавшим ежиком волосам. Он нагнулся, чтобы переворошить семнадцать листков, исчерканных зеленым фломастером строчка за строчкой и еще перечеркнутых по диагонали.

— Странная тема, — сказал он, прочитав вслух фразу Фонтенеля, потом чуть отступил назад, поддел носком ботинка пачку листков и расшвырял их по комнате.

— Оставь, пусть себе валяются, малыш, уберешь все завтра до ухода в лицей, надо будет только встать пораньше. Я тебе помогу. А сейчас я хочу есть.

Последние клиенты покидали ресторанчик «Галеот», когда туда пришли Марк с Пьером. Пришли они туда, наверное, потому, что это было единственное заведение, работавшее и после полуночи. Они сели за столик около самого грузовичка, прямо под открытым небом, ясным и прозрачным, словно замерзшая вода. Легкий ветерок шевелил оборки на зонтике и доносил до них неясные, приглушенные звуки музыки и смех: где-то вдалеке люди веселились, отмечали какой-то праздник. На стойке стоял старенький проигрыватель, на нем крутилась и крутилась пластинка с записанной на ней незамысловатой песенкой, и неоновые голубые огоньки на крыше этой забегаловки, казалось, подмигивали в такт этой мелодии.

Истомленный бессонницей Пьер сидел за столиком и тихонько напевал. Он съел немного жареной картошки, так, просто за компанию, а теперь откровенно маялся от скуки. Сидевший напротив него Марк ел не торопясь, наслаждаясь едой. Он уже съел один бифштекс с гарниром и теперь трудился над второй порцией; одна кружка пива следовала за другой. Разговаривали они мало, так как оба, по-видимому, были не слишком расположены к разговорам.

— Я сейчас вернусь.

«Не переживай и не беспокойся», — сказал Пьер про себя, увидев, как его отец исчез за грузовичком. Он действительно как-то внутренне успокоился и чувствовал себя уверенно. На сердце у него было легко… Бывают в жизни минуты, когда человек висит над пропастью и не осознает надвигающейся опасности, удерживаемый лишь несколькими простыми ободряющими словами… да… бывают… Хозяйка принесла хлеб, она улыбалась усыпавшим небо звездам, и тоже напевала песенку, чья мелодия тихо лилась с пластинки. Она так любила эту песенку, что пошла бы танцевать с первым встречным, прямо здесь, на утрамбованной площадке среди приблудных кошек, поднимая каблучками облачка пыли. Волей-неволей на ум приходил вопрос, не помогут ли несколько ласковых слов, сказанных нежным голосом, да еще и под аккомпанемент аккордеона, тому, чтобы в плотно сжатой руке ожила и стала проситься наружу единственная истина, которая стоит того, чтобы ее познать?

— А знаешь, пожалуй, нам здесь совсем неплохо! — сказал Марк, вновь усаживаясь за стол. — Мы с тобой далеко не самые несчастные люди на свете.

Пьер вылез из-за стола и с поклоном подошел к хозяйке, которой явно было под пятьдесят.

— Не желаете ли потанцевать, мадам?

— Ты что, спятил? — засмеялся Марк.

— Да нет, мне просто захотелось потанцевать. Видишь, как славно мы танцуем с хозяйкой!

Как Пьер и предполагал, у этой почтенной с виду матроны, ужасно уставшей от сидения за стойкой, ноги сами просились в пляс, чтобы разогреть кровь, и они с Пьером весело, как дети, топтались и кружились на месте, перед грузовичком, озаряемые голубоватыми сполохами рекламы.

— Да, потрясающая парочка! — воскликнул Марк, усаживаясь к ним лицом. Он выпил за их здоровье, а потом принялся хлопать в ладоши, правда, не попадая в такт.