Читать книгу "Испуг - Владимир Маканин"

Но что до них мне!.. (Влюбленный старик был горд и был занят исключительно своим чувством.) Я, конечно, не мог симпатизировать жлобью, размахивающему красными флагами, и тем меньше их хитроватым вождям. Но и за атакующих я не шибко болел. У меня своя жизнь. Говоря высоким штилем – у меня свои ценности. Какие-никакие, но свои… Личностные! И я нес эти ценности, свою боль и свою влюбленность, не в обход и не сторонкой…

Из тех моих чувств я помню сейчас лишь самое сильное. Это чувство было – жалость. Я жалел что тех, что этих. С обеих сторон было и участвовало много простаков – и я более всего жалел этих придурков, черную кость всякого бунта.

Усилившаяся автоматная стрельба внизу означала, что именно в это время (если штурм был) нижние два этажа были атакованы. Атака спецназа длится от двух-трех минут до получаса. (И еще полчаса, чтобы трупы вынести. И чтобы уйти. Чтоб без следов.) Громить же тысячи людей в цокольном этаже никто не собирался. В цоколе полным-полно набилось людей сторонних… Сотни клерков… Женщины… Обслуга… Честные кухонные трудяги…

Часть тяжело раненных (после скорого штурма) забрали будто бы вместе с трупами. Уже на воле их срочно разделили по интересам – кого-то попрятали в больницы, а кого-то в морги. Неразбериху улаживали. Говорят, что телефонные разговоры были конспирированы. Не произносили, скажем, ВТОРОЙ МОРГ… А говорили: ТАНАТОЛОГИЧЕСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ НОМЕР ДВА. А иногда вдруг запестрят фамилии…

«Спецназ этаж за этажом взял первые два… Только два этажа… И тут же они все смылись… Один спецназовец, последний, бежал мне навстречу. В берете. С автоматом. Я чуть инфаркт не схватил, а он ухмыльнулся и крикнул:

– Уходим, уходим!.. Сраные вы вояки!..»

«Вихрем промчались. Могу спорить, это были профи…

Один мертвый сидел на полу с открытыми глазами. Возле лифта. Сидел как живой…

А кого-то на носилках – сразу в сторону».

«…Меня занесло в Совет национальностей. Такое оказалось тихонькое место. И совсем без окон… Ни одного окна. При обстреле лучше не бывает… Как я сразу его не нашла. Ух, местечко!.. Там несколько нардепов сидели. Мрачные…

А на десятом пожар…»

Такие были разговоры… После… Когда сдавались… Но вряд ли штурм. Скорее всего это была скорая разведка боем. Прощупывание… А судя по дальнейшему раскладу, к штурму только-только готовились.

Готовились к войне. Бойня как сигнал и начало.

Да и как было разобрать, если из танковых орудий бьют и во время разведки боем?.. Для деморализации. Хотя бы по верхним пустым этажам. Звуки?.. Бьют и бьют – вот и все звуки… Нам, на высоком этаже, было не разобрать.

Нам, четверым, было не до них… Один нахер раненый… Другая в ломке… Третий нахер старик, уже дважды слегка контуженный (лишь бы быть возле Даши!)… И четвертый – прибежавший фельдшер, который изо всех сил поддерживал в нас дух. Шутил. Уверял, что здесь нахер нам лучше всего… Хотя тоже рулетка. Танки-то лупили как раз по верхам. Танки по нас херачили.

Но рвущиеся снаряды с какой-то веселой минуты нам теперь не мешали. Разрывы пришли наконец с нами (с нашим пыхтеньем трубками) в полное согласие. Мы совпали. Консенсус. Пах-пах. Пых-пых. В эстетику всякого разгрома входит особенность пережитых мгновений. Надо быть благодарным жизни.

Бухало – и тотчас мы подносили трубки ко ртам. Делали затяжку. Бах-бах, а мы опять трубку в пасть. В ответ. Пых-пых. И еще трубку в пасть… И еще много-много раз. Нам бух-бух – а мы им пых-пых.

Вволю уже накурившись, фельдшер Дыроколов и я (самые говорливые) угощали друг друга дорогим табачком.

Фельдшер: – Позвольте вам угоститься моим английским. Табачок – прелесть!

Я: – Да мой-то с Кубы… Будет покрепче-с.

Фельдшер: – А вы вот именно деликатного… Деликатного оцените.

Щедрые слова немедленно подтверждались подарком: перемещением целой горы табака с его края стола – ко мне.

А Дашу все еще мелко трясло. Ее рука плясала. Ее трубка плясала. И даже ее дымок (продолжение трубки) после всякой ее затяжки приплясывал, вырисовывая в воздухе некую дрожь.

– Славик… – вдруг сказала она тихо-тихо.

Тут и мы заметили, что трубка Славика поникла.

Четвертая трубка угасала. Дымок еле-еле… Трубка теряла свой прямой угол. Эй, эй, Славик!.. Силы четвертого нашего курца уходили не на попыхиванье. Не на сладостную тягу. А лишь на удержание трубки в зубах – хоть бы не выронить.

– Мать твою! – Дыроколов вдруг выпрыгнул из своего кресла – и был уже рядом со Славиком.

Он запустил правую руку за спину Славика (левой удерживал трубку). И с лету попал рукой в мокрое. В кровь.

Даже присвистнул.

Ладонь свою фельдшер пронес назад, нам не показав. Но она мелькнула. Вся красная. Скорым движением он спрятал ладонь под белым халатом. (В карман и там ее быстро вытер.) Повернулся к нам лицом… Веселый Дракула все еще пытался улыбаться. Объяснял, что пропороло спину… Осколком… На уровне печени… Рукой (уже вытертой) фельдшер ткнул под самое кресло – показал натекшую лужу Славикиной крови.

Он сообщал нам, как сообщают сводку погоды – Славик, мол, сам не понял. Не расслышал, где боль… Плечо его болело сильнее!.. Надо же!.. Два осколка с разных сторон!

Славик уже пребывал в отключке. И только теперь трубка вывалилась из его вялого рта. Я подскочил ближе, хотел ее подхватить… Трубка брякнула о стол. Из трубки вывернулся холмиком сгоревший табак.

Курила теперь только Даша. Руки ее плясали. Но соображала она быстро.

– А я? А я?.. – повторяла. Боялась, что теперь ее (с ее длящейся ломкой) оставят здесь одну, попросту бросят.

Вдвоем (фельдшер и я) мы взяли Славика под руки справа-слева и подняли с кресла. Не только поясница его, вся левая штанина брюк была от крови темна, тяжела.

Я успел дважды крикнуть Даше, что вернусь.

Я оглянулся. Как же сильно ее трясло!.. Лицо смазано. Губы прыгали.

Мы наполовину вели Славика, наполовину волокли. Держали обмякшее тело на весу, давая его ногам выписывать синусоиды – то гнутые, то выгнутые дуги. Вышли к спуску. К плохо освещенным ступенькам… Ни души… Только мы… И чуть ли не на каждом повороте лестницы (на каждом полуэтаже) фельдшер повторял как заклинание:

– Мать твою!

Славик не приходил в себя. Сносить по лестнице – тяжко. Никогда не забуду, как по пути нашего следования – седьмой этаж… шестой… – на лестнице стал гаснуть слабый свет лампочек. Генератор сдыхал. Мы с трудом различали ступеньки.

В разбитом снарядами месте, с шестого на пятый, был обход. Мы еле нашли ту обходную лестницу. Но лестница оказалась винтовой, и Славику пришлось туго. Он сильно закапал кровью. И лампы уже еле светили. Был самый трудный момент. Мы изгибались и изгибали тело бедного Славика. Он ужасно страдал, но держался.