Читать книгу "Смерть на рассвете - Деон Мейер"

Но придется. Он включил зажигание и покатил по направлению к горе. В такой поздний час огни светофоров работали несинхронно; видя впереди красный, он куда-нибудь сворачивал и наконец остановился перед большим домом и увидел, что в окнах горит свет. Он вышел, запер пикап, пошел по дорожке, поднялся на крыльцо, услышал звуки рок-музыки. У нее что, гости? Он нажал звонок, но не услышал звона. Стал ждать.

До того как дверь открылась, перед глазком мелькнула тень. Молодой человек, джинсы в обтяжку, белая рубашка расстегнута до пупа, бледное лицо покрыто испариной, зрачки подозрительно узкие.

— Привет! — слишком громко поздоровался молодой человек.

— Мне нужна Кара-Ан.

— Входите! — Юнец в тесных джинсах повернулся и, пританцовывая, ушел, оставив дверь открытой.

Ван Герден затворил дверь, пошел за юнцом. Музыка била по ушам. Все собрались в гостиной; взгляд ван Гердена упал на дорожки кокаина, выложенные на журнальном столике со стеклянной столешницей. Кара-Ан танцевала; из одежды на ней была только футболка. Кроме нее присутствовали еще две молодые женщины, юнец в тесных джинсах и двое мужчин. Все танцуют. Ван Герден остановился на пороге; мимо в танце прошла красотка в кожаных брюках. Заметив его изумленный взгляд, еще один гость — жирный мужчина — громко расхохотался. Наконец Кара-Ан обратила на него внимание.

— Угощайся, — предложила она, продолжая танцевать. Она махнула рукой в сторону журнального столика.

Ван Герден еще немного постоял в дверях, потом развернулся, вышел на крыльцо, спустился по ступенькам к старому пикапу, сел, включил зажигание. На крыльцо вышла Кара-Ан; ее силуэт четко вырисовывался в пятне света. Она подняла руку в знак прощания. Ван Герден отъехал прочь.

Он хотел сказать ей, что они не пара. И, если получится, спросить, почему она стала такой. Он покачал головой, дивясь самому себе.

Он услышал звуки Первого скрипичного концерта еще до того, как отпер парадную дверь. Хоуп сидела в его кресле с кружкой кофе, в халате и шлепанцах. Диван был расстелен; на нее тускло падал свет из кухни.

— Привет, — сказала она. — Простите, я тут похозяйничала.

— Все нормально. Но на диване буду спать я.

— У вас для дивана слишком высокий рост. И потом, я явилась без приглашения.

— Ничего подобного.

— Не спорьте! Ваш дом, ваша личная жизнь, привычки…

Ван Герден положил «хеклер-кох» на рабочий стол, включил чайник, увидел цветы. Хоуп срезала в саду огромный букет и поставила его в вазу.

— Нет проблем.

— Я по-прежнему считаю, что в этом не было нужды, но ваша матушка…

— Иногда я от нее устаю.

Пока варился кофе, ван Герден рассказывал Хоуп о фотографии, о том, как ее искусственно состарил Расселл Маршалл, о том, какую борьбу пришлось пережить в «Бюргере». Решающим доводом стал рассказ о завещании.

— Кто-нибудь обязательно узнает Схлебюса. И мы его найдем.

— Если он не найдет нас первым.

— Мы подготовились.

Они выпили кофе.

— Хоуп, — сказал он, — если я скажу, что ваш халат очень ретрушный, вы меня поймете?

Она лежала на диване; в темноте, под одеялом, было тепло и уютно. В ванной шумела вода — ван Герден принимал душ. Хоуп невольно представила, как он стоит голый под душем, и вдруг ощутила такое острое желание, что ей стало неловко. Она улыбнулась. Ее организм работает как надо. Все системы в исправном состоянии. Она лежала и прислушивалась. Наконец свет погас.

42

Одно дело — листать досье двадцатилетней давности и с отвращением смотреть на черно-белые снимки давно забытых убийств. И совсем другое — первым приезжать на место преступления, видеть смерть в красках, ощущать ее всеми органами чувств. Запах крови, испражнений, самой смерти — странный, отвратительный сладковатый запах начинающей разлагаться человеческой плоти.

Типичная картина убийства: зияющая, кроваво-красная пещера перерезанного горла, разноцветная смесь внутренностей, развороченных дробовиком, огромное выходное отверстие от пули, выпущенной из автомата Калашникова; отверстые, пустые глаза, руки и ноги, изогнутые под неестественным углом, сгустки мозга на стене, липкие, красновато-коричневые лужицы свернувшейся крови, мертвенная бледность разложившегося трупа в палых осенних листьях или зеленой траве, мертвенная бледность, особенно бьющая в глаза на фоне пирующих паразитов, черных насекомых. Они так ярко выделяются на светлом фоне.

Начав служить в отделе убийств и ограблений, я часто задумывался о психологическом подтексте нашего труда. Повседневная, рутинная работа причиняла мне почти физическую боль. По ночам снились кошмары, я подолгу не мог уснуть или просыпался посреди ночи. Я пил, сквернословил — в общем, всячески пытался притупить восприятие, чтобы как-то привыкнуть к тому, к чему нормальный человек привыкнуть не может. Я жил в состоянии постоянного нервного стресса, разъедавшего душу; работа неизменно напоминала, что все мы — прах, бесконечно малая величина, вообще ничто.

Дело было не только в постоянном лицезрении трупов. Изо дня в день мы сталкивались с подонками общества, с дрянью, отребьем. Мы имели дело со всеми человеческими пороками: черствостью, жадностью, равнодушием, раздражительностью, ожесточением. Нашими клиентами были люди с ярко выраженными преступными наклонностями.

Рабочий день у нас был ненормированный. Мы страшно уставали от работы, а еще приходилось как-то отражать нападки средств массовой информации, политиков и общественности в целом. Стрессу способствовала и политическая ситуация. Тогда в нашей стране происходили коренные перемены, ширилась пропасть между обеспеченным белым меньшинством и нищим чернокожим большинством. В полиции вечно не хватало людей. Жалованье было низкое, а работать приходилось много. И тогда и сейчас меня удивляет готовность, с какой общество осуждает полицейских. Каждый норовит бросить в них камень, обвинить в коррупции, преступной халатности, равнодушии, тугодумии и срывах.

Но больше всего меня беспокоила собственная выносливость. Где та черта, дальше которой я не сумею пойти? До того как я поступил в отдел убийств и ограблений, я не подозревал, что и во мне кроется столько агрессивности. Я открыл для себя универсальное обезболивающее средство — алкоголь; спиртное стало нашим прибежищем в условиях полного отторжения обществом и узости, ограниченности мышления. Полицейское братство приняло меня в свои ряды.

Я стал другим человеком и постоянно подтверждал произошедшие во мне перемены тем, что был всегда готов ринуться в бой со злом. Борьба со злом стала моей страстью, смыслом моего существования. Я видел, как приспосабливаются другие; большинство как-то справлялось и двигалось дальше, а на обочине нашего пути валялись обгорелые трупы тех, кому не повезло. Тогда я еще не знал, что скоро и мне предстоит встретить свою погибель. И Биллем Нагел тоже ни о чем не догадывался.