Читать книгу "На грани - Сара Дюнан"

— А фотографии?

— Это было моим хобби. А она относилась к этому снисходительно. Позирование не обременяло ее.

Да, судя по фотографиям, так и было. Даже на снимках с зеркалом на лице ее не мелькало и тени сомнения. Люди любят друг друга по причинам самым невероятным. Семь лет тому назад она была без памяти от мужчины лишь только потому, что не могла им обладать. С этой страстью тоже, казалось, ничего поделать было невозможно. Она заметила, что он изменил позу. Теперь он сидел, опершись о рабочий стол и скрестив руки. На первый взгляд его даже можно было принять за человека в мире с самим собой. Вот она, очистительная сила исповеди.

— Но длилось все недолго, — спокойно сказала она, потому что и вправду, как могло быть иначе?

Он слегка передернул плечами.

— Даже и деньги могут наскучить, если их слишком много. Я знал это раньше, чем поняла она.

— Она вас бросила?

Он слегка наклонил голову. Это можно было расценить как кивок.

— Она все бросила, и вы, бросившись в погоню, стали ее преследовать. Снимки, которые я видела в гостиной, были сделаны как раз тогда, не правда ли? Снимки, где все прочие, кроме нее, отрезаны, да?

— Я действовал для ее же блага. С ее деньгами, да еще с ее внешностью... Мужчины на это падки. А она не понимала. Не чувствовала, до какой степени падки. Думала, что искренне нравится им. Не умела распознавать ложь. Разочарование больно бы ранило ее.

— И потому вы насильно привезли ее домой. — Она помолчала, размышляя. — Также, как привезли меня.

Он не сказал ни слова, не шелохнулся, но и не возразил.

— А потом она... умерла. — И опять он ничего не сказал, но это не имело значения. Оба они знали это без слов. Поэтому они и очутились в этом подвале вдвоем, сейчас. — Вы убили ее, Андреа?

— Нет. — И слово это, одинаковое на обоих языках, как выстрел, эхом разнеслось по подвалу. — Нет. Я ее не убивал. У меня никогда не поднялась бы рука... Она сделала это сама. Если б она не буянила в машине...

Она подождала, но ничего больше не последовало. В машине...

— Это из-за наркотика? — спросила она, вспомнив, как улетала той первой ночью и как страшен был этот полет, оканчивавшийся падением. — Наркотика, который вы ей дали?

Он прикрыл глаза и еще плотнее обхватил себя скрещенными руками, словно только так и молено было вернуть себе успокоение.

— Я ошибся с дозой. Дал ей слишком мало. Она проснулась в машине раньше, чем следовало. Мы были на дороге в Казентино, в горах, там кругом обрывы, пропасти. Она начала буянить. Она угробила бы нас обоих. Вот я и добавил ей еще — полный шприц, который держал в бардачке. Трудно было рассчитать, так она отбивалась... — Пауза. — Потом она прекратила драться и заснула. Когда мы вернулись домой, я на руках отнес ее в спальню. Я все время был с ней. Но она не проснулась.

Господи, как, наверно, обрадовался он в то утро, увидев, что я поднялась с постели! — подумала она.

— А как действует этот наркотик? — осторожно спросила она.

Он вздохнул.

— Расслабляет мускулатуру. Наступает как бы паралич. И полная потеря чувств... Пока наркотик не выветривается.

Она глотнула еще воды. Какую же дозу он дал ей? И сколько надо было, чтобы наступила смерть? Но какая бы польза была ему от ее смерти?

— Я не хотел причинять вам зла, — сказал он, потупившись. — Единственное, чего я хотел, чтобы вы немного побыли со мной. Я думал, что так мне будет легче. Я знал, что того, что было, уже не будет. Но когда я смотрел на вас во Флоренции, вы мне казались... ну, как будто вы ищете что-то, новое, другое... Не знаю, как сказать... Я не думал, что у вас есть ребенок.

Она обратила внимание на то, как он это сказал, и вспомнила его удивление в тот вечер, в машине, когда она упомянула о Лили. Обстоятельство это ошеломило его тогда, и даже сейчас он не оправился от этого чувства. Сделав еще глоток, она выпрямилась в кресле. Синяк возле глаза, куда он ударил ее, казалось, вспух и разросся. Наверное, останется шрам, но от этого не умирают. От этого — нет. Лили. Тоска по ней заполняла комнату. Лили. Вот причина, по которой она не могла позволить ему дать себя убить, какую бы усталость ни чувствовала.

— Да. У меня есть ребенок, — размеренно заговорила она, на этот раз по-английски, потому что тут не должно было быть ошибок, а еще потому, чтобы дать ему почувствовать разницу между умершей женой и живой иностранкой. — Не знаю, смогу ли объяснить вам, что это такое. Детей любишь иначе, чем взрослых. Это тоже страсть, да, если хотите, одержимость, но одержимость благая. Выявляющая в тебе не дурное, а самое лучшее. — Она замолкла. Такой огромной казалась ей дистанция между ними, словам не преодолеть ее. Но что остается ей, кроме слов? — Моя дочь прекраснее всех моих любовников, вместе взятых! Искреннее, мудрее, тоньше, духовнее и в то же время телеснее, жаднее и щедрее, ласковее и послушнее всех, кого я знала. Она не старается. Просто такая она есть. В ней словно теплится огонек, штепселя от которого она еще не нашла, горит энергия, перекрывающая сигналы более слабые и подключающая их в свою сеть. Она не боится никого и ничего, и мне так это в ней нравится. Можно сказать, что тут не обошлось без меня. Моя выдержка, моя храбрость. Наверное, родившись, она высосала их из меня. А я и не заметила. Я считала, что так уж вышло, а хорошо ли это или плохо — бог весть. Но в последнее время я стала задаваться вопросом, осталось ли во мне что-то от моего «я». Что-то, не связанное с ребенком.

Она помолчала. Он не глядел на нее. Она даже не знала, слушает ли он ее. Но это было не важно.

— Наверное, и во Флоренцию я прилетела главным образом поэтому. Выяснить, кто и что я без нее. Если буду без нее. Если смогу. Возможно, это вы во мне и почувствовали в тот день в кафе: женщину, измученную обожанием. Как и вы измучены обожанием жены.

С лески, протянутой за его спиной, слетел, отцепившись с защипки, один из снимков и, спланировав, шлепнулся у его ног. Он уставился на снимок, и пальцы его машинально сжались, готовясь его поднять. Умершая все еще определяла каждое его движение и каждый шаг. Он больше не слушал ее. Но она все равно все скажет. Пусть и не для него — для себя.

— Вот поэтому-то мне и надо домой. Потому что теперь я поняла это гораздо лучше. Поняла, что я люблю ее, но кроме нее люблю и себя, что не могу проживать жизнь через другого человека, как бы прекрасно и всепоглощающе ни было бы чувство к нему. И по этой причине и вы должны меня отпустить. Чтобы вам суметь сделать то же самое и для себя, начать жизнь заново, уже без нее, как начну и я, когда вы меня отпустите.

Пока она говорила, он поднял снимок и сейчас держал его в руке, разглядывая. Нет, он не сможет этого сделать, подумала она. Не сможет отпустить ее. Потому что, если отпустит, что у него останется? Бедный малый. Она увидела, как он протянул руку за чем-то, лежащим рядом на столе, и как на свету, падавшем от фотолабораторного фонаря, блеснул кончик иглы.