Читать книгу "He как у людей - Ребекка Хардиман"

грудь ровно настолько, насколько нужно, Диснейленд, оплывшие мужики с золотыми цепями и непременным ящиком пива поблизости, оплывшие тетки в теннисных козырьках, с поясными сумочками неоновых расцветок. Что они с бабушкой будут делать после посадки? Угонят инвалидное кресло и будут изображать детективов в Клируотере? Забронируют номер и будут питаться копченой рыбой, пока не исчерпают свои жалкие денежные резервы?

— Ладно, бери, — говорит Эйдин. — Съедим в гостинице, да?

— Ах ты моя зайка.

— А как насчет сосисок? Можно еще вот эти взять.

— Не беспокойся, я уже взяла.

— Ты положила сосиски в ручную кладь?

— Нет! Кто же кладет сосиски в сумочку, что ты, дружочек.

— Я знаю, бабушка. Но в багаж их тоже нельзя класть. Во-первых, это просто неприлично. Нельзя же…

— Если честно, меня больше беспокоит ветчина.

— Может, ты и яйца взяла, бабушка? Зажарим яичницу перед выходом на посадку.

Бабушка смотрит на нее, вывернув шею и улыбается.

— Ну прямо вылитый отец.

В неласковом свете казенных ламп бабушкины глаза светятся теплотой, но они совсем провалились в бездонные глазницы, которые Эйдин всегда казались самой характерной чертой бабушкиного лица. Какая же она уже старая.

Сумасбродную старую даму

Укротить все желали упрямо…

— Эйдин, послушай меня… Ты слушаешь?

— Скоро объявят посадку, лучше не задерживаться.

— Сейчас пойдем. Но послушай: пока что нельзя разговаривать ни с мамой, ни с папой. Нужно протянуть время. Вот устроимся там, тогда и сообщим им, что с нами все в порядке. Хорошо? Сейчас важно не навести их на след, понимаешь? Так что никаких сообщений, никаких звонков. Иначе твой отец из штанов выпрыгнет. Первым же самолетом рванет во Флориду, и тогда наша песенка спета, как говорится.

— Не рванет.

— Рванет, дружочек. Ты же его знаешь. Мигом примчится и вернет нас домой, можешь не сомневаться.

— Не примчится, — говорит Эйдин. — Не сможет.

— Еще как сможет.

— Я сделала кое-что ужасное.

— Что, рыбьих глаз ему в кофе подсыпала?

Эйдин смотрит на бабушку. Ей хочется откусить ей голову. Выцарапать глаза.

— Это не смешно.

— Ну прости, детка. Ты права. Прости. Меня занесло.

— Это вообще ни разу не смешно!

Бабушка виновато опускает голову, Эйдин занимает свое место за спинкой кресла, и они молча катят к стойке. Тут же она обнаруживает, что долго сердиться на бабушку почему-то не получается. Да, ее бестактная шутка ударила по больному, но ведь Эйдин и сама хороша, так что, можно считать, получила по заслугам. В конце концов, она ведь и правда уложила женщину в больницу ни за что ни про что. Наделала Дел.

— С ней все будет в порядке, — говорит бабушка, отсчитывая кучу мелких монет. — Она поправляется, ты же помнишь? Состояние стабильное. — Там, в Маргите, Эйдин согласилась лететь в Америку только после того, как бабушка, выдав себя по телефону за директора Миллбернской школы, выяснила, что Бликленд уже лучше. — Стабильное — это же хорошо.

— Тебе так прямо и сказали?

— В точности.

Они расплачиваются за рыбу и идут к своему выходу. Уже перед самой посадкой Эйдин понижает голос, хотя рядом никого нет, да никому и не интересны их разговоры, наклоняется к бабушке и шепчет ей на ухо о том, куда спрятала отцовский паспорт.

46

Отрезок реки, где она протекает через Миллбери, с дороги не виден. Кевин сворачивает в заросшую сорняками рощицу, из-под лохматых кустов тут и там выглядывает то упаковка от презерватива, то раздавленная пивная банка. Кевин доходит до конца длинной, скрытой от глаз тропинки и вскоре обнаруживает, очевидно, то самое излюбленное место девочек. Они оставили после себя целую кучу явных улик: окурки, пустой спичечный коробок, смятые банки из-под газировки. Кевин без особого воодушевления окликает Эйдин, но уже понимает, что ее здесь нет: это место кажется давно заброшенным. Он плюхается на землю и прислоняется спиной к большому камню. Там, в «Фэйр», Роуз Берд грозилась его закопать — выпад не только злобный, но и нелепый. Он только что потерял дочь — буквально и жену — фигурально выражаясь. Его профессия скоро будет никому не нужна. Его вклад в семейный бюджет сейчас равен нулю. А писательская карьера, о которой он некогда мечтал? Когда он последний раз писал что-то, помимо описаний диет знаменитостей или содержимого сумочки от кутюр какой-нибудь инженю?

Куда его еще глубже закапывать?

Телефон звонит. Снова, уже в который раз за сегодняшний день, Кевин сбрасывает звонок из «Россдейла». С одной стороны, он пытается уверить себя, что Эйдин жива и здорова. Просто убежала куда-нибудь поплакать или отправилась домой. Но другая, более глубинная часть его «я», та, что владеет любым родителем с младенческого возраста его детей, обмирает от ужаса и вызывает в воображении самые дикие картины: Эйдин ранена, без сознания, ее похитили, изнасиловали, она умирает, она уже умерла.

Перед ним густая гряда леса, серебристая березовая рощица и дикие заросли кустов. На другом берегу появляется какой-то мужчина. Сначала Кевину кажется, что это просто пьяный: он ковыляет, путаясь в своем плаще и шатаясь — растрепанный, жалкий. Но полоска бледной кожи между подолом плаща и ботинками — а потом удается разглядеть и ремень — говорит Кевину все, что нужно знать. Он вскакивает, выпятив грудь и задыхаясь от злости.

— Эй! — орет он.

Этот крик производит эффект почти комический. Мужчина весь съеживается, словно от удара, а затем разворачивается и удирает — так быстро и ловко, что Кевин не успевает израсходовать свой запас адреналина, и он пропадает даром. Страх вновь поднимает голову, а вместе с ним и все воображаемые несчастья, и его собственные демоны-близнецы — раскаяние и чувство поражения. Не в силах справиться с этим, Кевин запрокидывает лицо к небу и кричит от бессильной тоски.

47

Милли разглядывает ламинированную карточку с хитроумными схемами действий в случае аварийной посадки. Целая семья в спасательных жилетах с довольно веселыми лицами съезжает в океан по гигантскому желтому надувному матрасу, так и слышишь их восторженные возгласы «у-и-и!». Милли сует карточку обратно в кармашек на спинке сиденья, вслушивается в поток объявлений, звучащих откуда-то сверху, и узнает, что отключение или повреждение датчиков дыма в этом самолете запрещается федеральным законом. Это напоминает ей о пачке сигарет, лежащей в сумочке. Она нашла их еще в Маргите — роскошную, еще даже не распечатанную, бордовую с золотом пачку. Эта находка кажется ей знаком: очевидно, мироздание хочет дать ей некоторое послабление. «Делай что хочешь, — как бы говорит