Читать книгу "Млечный Путь, 21 век, No 1(46), 2024 - Кирилл Николаевич Берендеев"

писала ему восторженные письма, в которых говорила и об его исключительности как поэта. Но часто в этих посланиях не было ничего, что могло бы относиться к их семейной жизни, будто ее и не существовало вовсе все минувшие годы. Речь в Любочкиных строчках шла исключительно о большом и значимом. Возникало впечатление, будто скромная студентка ведет полный признания и пиетета разговор с отягощенным знаниями профессором.

В эти моменты между Блоком и Любочкой отчетливо проявляла себя все та же ставшая уже привычной недосказанность, когда было непонятно: то ли мир царит в их сердцах, то ли их пронзает дикая ревность, которую и он, и она не в силах ни с кем разделить.

Как писала та же Анна Ахматова, близко наблюдавшая за всеми этими перипетиями, жуткой была эта семейная жизнь: "...Настоящий балаган, другого слова не подберешь. У него - роман за романом, она то и дело складывает чемоданы и отправляется куда-нибудь с очередным молодым человеком. Он сидит один в квартире, злится, тоскует. Пишет в дневнике: "Люба! Люба!" Она возвращается, он счастлив, но у него в это время роман... И так все время. Почему бы не разойтись? Быть может, у нее было бы обыкновенное женское счастье".

Все это продолжалось годами...

Оба сознательно избегали открытого разговора друг с другом. То ли боялись его, то ли уже не считали для себя нужным после многих лет что-то проговаривать вслух.

"Милая, если ты меня покинешь, погибну... Если откажешься от меня, жизнь моя будет разбита..." - записал Блок в дневнике в январе 1913-го.

Они то сходились, то неистово расходились вновь. По причине своей давней болезни Блок не мог иметь детей. Но он остался внешне спокойным, когда обнаружилось, что Любочка... на сносях. Она разрешилась мальчиком, назвав его Дмитрием - в честь своего теперь уже покойного отца. Блок, вопреки досужим пересудам, принял ребенка как своего, кровного и очень радовался произошедшим переменам. Мальчик, однако, прожил лишь восемь дней.

После его похорон Блок написал полное трагизма стихотворение "На смерть младенца", а потом не раз в одиночестве посещал могилу ребенка и подолгу оставался подле нее. С женой старался не разговаривать, даже сторонился ее.

Странными и подчас необъяснимыми были все-таки отношения между Любочкой и Блоком.

В 1907 году он серьезно увлекся актрисой Натальей Волоховой, потом оперной певицей Любовью Дельмас.

"В час, когда пьянеют нарциссы,

И театр в закатном окне,

В полутень последней кулисы

Кто-то ходит вздыхать обо мне...",

- писал в письме к Дельмас Блок.

Любочка очень страдала от блоковских романов. Как-то она сама пришла к Волоховой и предложила той взять все заботы о Блоке. При этом добавила, что Саше нужен особый подход, он неуравновешен, его мать страдает эпилепсией.

Она ударила в точку: отношения между Блоком и Волоховой тотчас распались.

Сама же Любочка то ли от ревности, то ли от жажды мщения не раз уходила от мужа. Через некоторое время возвращалась, а потом внезапно, ничего не говоря Блоку, опять покидала на несколько дней их квартиру. И тоже вела дневник, в котором записывала, втайне от всех, те ужасы, которые вдруг нежданно-негаданно возникали в ее сознании.

Любочке представлялось, что она оказывалась то в пустыне, то среди снегов, через которые ей приходилось пробираться к своему счастью, а на самом последнем этапе вдруг останавливаться и возвращаться к своему Саше. В ней ощущалась неприкрытая боль за происходившее вокруг, где все перевернулось, смешалось, в одночасье сделалось никому не нужным. Все это выглядело для нее поистине страшным.

Однажды, незадолго до начала Первой мировой войны Любочка все же нашла в себе силы, чтобы выехать вместе с Блоком за границу. Доподлинно неизвестно, кто кого пригласил в это путешествие. Но они поехали, радуясь открывавшейся перспективе. Первым делом отправились в Париж. Но этот город совсем не вдохновил Блока. Позже он признавался, сколь "скучно" и неимоверно "тоскливо" ему было там.

Его не трогало ничего. Ни здешняя архитектура, ни вечнозеленые парки - все то, что определяло изящество этого города. При этом Блок озвучил, пожалуй, впервые в жизни, что с Любочкой ему "совсем не интересно". Она и впрямь раздражала его своей хозяйственностью и неуемным вниманием, которым он оказался окружен. Блоку это было совершенно не нужно. Он выходил из дверей маленького отеля, где они остановились, и бродил в одиночестве по парижским улицам, оттягивая время возвращения к жене. И Любочка чувствовала это отчуждение и страдала.

Домой, в Петербург, оба возвратились в еще более тягостном состоянии, чем поехали в путешествие. Блок начал пить, жизнь для него все более теряла всякий смысл. Любочка же вновь стала уходить из дома, а иногда и уезжать надолго - непонятно с кем. Из поездок писала Саше: "Люблю тебя одного в целом мире. Часто падаю на кровать и горько плачу: что я с собой сделала?"

Если это любовь, что же собой представляет все остальное? Не найти ответа.

VI

В этом вихре коротких и отрешенных надежд, куда более длительных разочарований и новых невесть откуда берущихся надежд они прожили до большевистского переворота в 1917-м. Между Блоком и Любочкой в это время, когда страна поистине встала на дыбы, наконец-то воцарился долгожданный для них мир. Они перестали спорить, ссориться, пытаясь в водовороте политических страстей, обрушившихся на Россию, найти для себя какое-то подобие успокоения.

Получалось не очень. А временами совсем не получалось. Окружавшая жизнь совсем не добавляла светлых чувств.

Блок сильно страдал. Сочинять стихи у него выходило все хуже. Его одолевал полнейший раздрай: каким идеалам верить? В ком или в чем теперь будущее страны? А его будущее - какое оно уготовано? В январе 1918-го вышли в свет чуть ли не одновременно две его поэмы: "Скифы" и "Двенадцать". А потом творчество окончательно замерло в нем.

"Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь! - писал он иллюстратору Юрию Анненкову. - Мы задыхаемся, мы задохнемся все. Мировая революция превращается в мировую грудную жабу!"

Блока было не узнать, он дико исхудал, осунулся, сник. Неизменным остался лишь взгляд - такой же пронзительный и даже демонический, как и прежде. Но и в нем напрочь исчезла привычная живость. В Петрограде стало совсем трудно с едой, приходилось экономить на всем. Блок почти перестал выходить на улицу, он отчетливо ощущал для себя, что умирает. На эту тему не делился - да и решительно не с кем было вести эти разговоры.

Любочки в