Читать книгу "Нож Равальяка - Жюльетта Бенцони"

— Не мешайтесь в наши дела, отец Атанас, — сердито огрызнулся Блез. — Было дело, он падал в воду, потому что оступился... Но это мой Колен, и все этим сказано!

— А его раны? Откуда у него такие раны? А одежда? Куда ты ее дел? Вытащить человека из воды — дело доброе. Не превращай его в злое! Бог смотрит на тебя, Блез.

— Пусть ненадолго отвернется! — проскрипел крестьянин.

Зря он это сказал. Все вокруг сняли шапки и начали креститься. Один из мужичков подал голос:

— Спору нет, вы правду сказали, отец Атанас, да ведь парень знать не знает, кто он таков. Так кому худо, коли Блез назвал его Коленом и взял в племянники?

— Это не было худо, пока никому не приносило беды, но вот приехал господин, называет его сыном, говорит, что он офицер на службе у короля, а что еще главнее, обвенчан перед лицом Господа. Может, и дети есть?

— Нет, — ответил барон.

Тут барон де Курси опустился на колени, осенил себя крестным знамением, взял крест, висевший на четках монаха, благоговейно поцеловал его и произнес:

— Благословен Господь, что привел вас сюда, святой отец! Что могу сделать, чтобы отблагодарить вас за помощь?

— Творите добро повсюду, где сможете, и, если вы знатный сеньор, близкий к регентше — наш король еще слишком мал, ему далеко до зрелости, — постарайтесь, чтобы к нам вернулся мир. Хозяин здешних земель подталкивает своих людей к бунту, твердя, что покойный король Генрих был антихристом и род его должен исчезнуть с лица земли!

— Его род? Конде сам из Бурбонов, как и король Генрих, как и теперешний король, маленький Людовик!

— Он вспомнит об этом, только когда потребует себе корону. А пока он восстановил на своих землях права сеньора. Уезжайте, вам пора. Я побуду с ними до тех пор, пока вы не уедете.

— А вы? Разве вам нечего опасаться?

Обеспокоенный взгляд барона обежал лица крестьян и остановился на Блезе. Тот походил на разъяренного сторожевого пса, которого посадили на поводок.

Странный монах улыбнулся:

— За меня не беспокойтесь. Здесь меня хорошо знают и понимают, что мне ничего не надо... Вернее, что я довольствуюсь малым. Я отшельник из Рэмского леса и, случается, помогаю здешним. Уезжайте с миром со своими людьми. Да, скажите, как вас зовут?

— Губерт де Курси... а это Тома, мой единственный сын, — сказал барон, протягивая руку молодому человеку и глядя ему в глаза. Тома протянул руку барону, но потом отпустил ее и повернулся к Блезу:

— Спасибо, метр Блез... и простите меня, если сможете. Я должен исполнить свое предназначение. Но вы спасли мне жизнь. Скажите Жанетте...

— Хватит! Убирайся! И чтобы ноги твоей больше здесь не было! — прорычал крестьянин.

Тома хотел было сказать, что они могли бы остаться друзьями, но в глазах того, кого считал своим родственником, прочитал такую злобную ненависть, что невольно вздрогнул. Барон заметил дрожь, пробежавшую по худому телу под грубой шерстяной рубашкой, и накинул молодому человеку на костлявые плечи свой плащ. С едва сдерживаемым гневом и болью барон смотрел на торчащие кости Тома, на его впалые щеки. Мальчик никогда не ел тут досыта, а у него всегда был такой хороший аппетит. Они еще что-то говорили о ранах...

— Куда он был ранен? — спросил барон. На его вопрос снова ответил отшельник:

— В голову, поэтому и память потерял. Еще он получил удар кинжалом в плечо, но рана была неопасной. Я лечил его травами, и раны зарубцевались. В остальном я бессилен. Теперь все в руках Божиих. Ему придется всему учиться заново.

— Не всему! Он по-прежнему владеет шпагой. Кстати, где его одежда? Сапоги? — задал вопрос барон, с недоумением глядя на грязные ноги Тома. — Почему он босой? — закричал он вдруг, обращаясь к крестьянину. — Сам ты в сабо, а он?!

— Он не хочет. Не может их носить.

— Так ведь он крестьянин, не так ли? — едко засмеялся барон. — Ну и где же его одежда?

— Выкинули, она никуда не годилась.

— Лучше скажи, что продал какому-нибудь разносчику! Чтобы не осталось ничего, что напоминало бы, кем он был!

Глаза барона загорелись гневом, он готов был стереть с лица земли подлого негодяя и уже взял его за шиворот, готовясь хорошенько вздуть. Но Тома вмешался:

— Прошу вас, месье...

— Ты всегда называл меня отцом, — проговорил барон внезапно осипшим голосом.

— Надеюсь, привычка ко мне вернется... Не наказывайте его. Он неплохой человек, а земля и люди здесь очень бедные. Войны разорили их.

— Ты помнишь войны?

— Отец Атанас говорил мне о них... А сапоги...

— В этих краях ни у кого нет таких больших ног, как у вас, господин барон, — со вздохом закончил Грациан, подводя к Тома оседланную лошадь, которую он привел из Сен-Кантена. При виде лошади глаза Тома загорелись. Он подошел к ней, вставил ногу в стремя и птицей взлетел в седло. Лошадь мгновенно подчинилась ему, и Тома загарцевал на ней. На лице Тома вспыхнула радость, и он пустил лошадь в галоп.

Губерт, торопясь вслед за сыном, наполовину опустошил кошелек, сунув деньги в руки отшельника, поцеловал его и, даже не взглянув на Блеза, вскочил на лошадь и бросился догонять Тома. Наконец-то он нашел своего сына! И хотя Тома никого не узнавал, главное было привезти его домой. Увидев Курси, Клариссу, а главное, любимую жену, Тома все вспомнит! Да может ли быть по-другому, когда Лоренца окажется в его объятиях? От их взаимной любви можно ждать самых великих чудес!

* * *

Тома было радостно скакать галопом, ощущать дующий в лицо ветер, чувствовать себя живым. Коленями он сжимал теплое и живое тело лошади, и его замерзшее тело тоже отогревалось. Он не знал, куда он скачет, не был уверен, что он тот, кем его называют, но одна уверенность у него все-таки появилась: он был хорошим наездником и теперь с удовольствием вернулся к этому своему умению. Счастливый трепет прошел по его телу, когда он ощутил в своих руках шпагу. Значит, он не мог быть крестьянским парнем по имени Колен, как уверял его дядюшка Блез, когда он открыл глаза в темной хижине.

* * *

Никогда еще Тома не чувствовал себя таким слабым и беззащитным. Он словно бы только что родился на свет, вот только боль, которую обычно испытывает мать, досталась ему. Голова, будто сжатая тисками, причинила ему мучительную боль. Плечо горело, и он к тому же чувствовал, что заледенел до мозга костей. Он не узнавал ничего, что видел вокруг себя, — стены из самодельного кирпича, циновка, на которой он лежал, земляной пол, грубая мебель, почерневший очаг, где едва теплился огонь. Были в хижине и люди, мужчины и одна женщина, которая им занималась, а потом все стало крениться, расплываться, и он снова погрузился во тьму, и сколько пробыл в ней, неведомо. Но вот он снова вынырнул на поверхность, увидел, как над ним наклонился бородатый монах и положил ему на лоб мокрую тряпку. В голове у Тома посветлело, и он спросил: