Читать книгу "Право на меч - А. Л. Легат"

частоколу. – И зачем я развешивал их за ноги вдоль тракта? У вас отличные дубы, к слову, – он широко повел рукой, – такие растут только на крепкой земле.

Все притихли. Только напивался грязный разбойник на ящиках, даже не посматривая в нашу сторону.

– И зачем вам столько детей, если вы даже не приезжаете снять их с забора? Будь то дочь или сын… – Чужеземец покачал головой. – Неблагодарная работа. Сколько деревень мы сожгли за год?

– Я не считала.

– У всех слабая память в этих краях. Беда.

Чужеземец мечтательно провел большим пальцем вдоль клинка. Я не мог выдавить из себя ни слова – все будто примерзло. Язык к десне, ладони к плечам, колени к брюху…

– А ты все-таки храбрец, – чужеземец улыбнулся. – Знаешь, мне всегда было интересно, сколько держатся крепкие люди. – Он резко перестал мне казаться хоть сколько-нибудь симпатичным. – Если снять кожу с ноги, скажем, до колена…

Я дернулся в сторону и уткнулся плечами в сапоги бородача.

– Мн-не…

– Как быстро умрет храбрец? – чуть нахмурился чужеземец. – Будет ли он жить дольше, чем человек, слабый духом?.. – Я проглотил загустевшую слюну. Мы встретились взглядами, и ублюдок уточнил: – Один дожил до рассвета.

– Ты был неосторожен, я сразу говорила, – захрипела бандитка и жестом попросила его нож, будто своих ей мало.

– Всю жизнь приходится учиться. – Клинок поменял владельца. – Показывай.

Я приподнял зад с земли и попытался отползти влево. Чей-то сапог остановил меня.

– Мамочки, м-ма…

– Мы еще ничего не сделали, че он ревет?

– Раздевайте! – Чужеземец дернул подбородком, и сразу четыре руки принялись стаскивать мою одежду.

– Нет, н-нет! Постойте!

Заскрипела ткань, я отпихнул ублюдка со шрамом. Хлоп! Мир потемнел, щеку обожгла боль. Рубаху порвали ножом у плеча.

– Больше всего на свете я не люблю две вещи. – Чужеземец отряхнул ящик и уселся на нем с видом короля.

Хлоп! Еще одна пощечина. Закрыв лицо, я всхлипнул. В штанах стало тепло и мокро.

– Бесполезных людей, и поганую ложь.

– Держите за руки. Ага. Я начну с яиц, – разбойница нависла, как стервятница.

– Он ше обоссался!

– И что?

– Нет у него никаких яиц, – заключил самый жирный ублюдок и все пытался стащить с меня штаны.

Я вяло брыкался, зачем-то сражаясь за промокшее тряпье. И всхлипывал, просил свободы, пощады, милости, боги знают, чего еще.

– Да вон все есть, – присела бандитка. – Глаза разуй.

Теплая ладонь легла на подмерзшую кожу, потянула клок волос в паху. В глазах потемнело от боли. А потом снова стало холодно. Лезвие, лезвие!

– Ух-ху-ху! Я скажу, скажу! Все скажу, чего хотите!

– Я режу в любом случае…

– Стой. – Чужеземец даже не смотрел на меня, куда больше интересуясь чистотой плаща. – Кто заглядывал к вам в гости из чужаков?

Лезвие у яиц никуда не делось. Я лежал, стучал зубами на мерзлой земле, на мокрой, пропахшей мочой и кровью земле, и старался не шевелиться. Лезвие прижалось так плотно, что я боялся чихнуть, вдохнуть глубже…

– Д-д… Вир. К нам захаживал В-вир, или к-как его. – Лезвие прижалось еще сильнее, и я взвизгнул от боли. – Двир! У-удир! Летом!

– Двир? Энто вообще кто? – завертел головой бородач без шрама.

На короткий миг мне почудилось, что чужеземец поморщил нос.

– Опиши его.

Я прикрыл глаза, вспоминал и жмурился. Что-то додумывал, что-то припомнил, как наяву:

– Высокий, э-э. – Верхом на лошади все высокие! Точно, скакун! – Почти никогда не слезает с черного коня. Спорил до хри-ипоты у ворот, дескать, ему дозволяется, и не пил, не ел. Все с собой принес… лицо у него неприметное, без всего, будто на каждого похож. Зубы только це-елые, щурится много… говорит хорошо, выучен…

«Почти все в кавалерии выучены, что ты несешь!»

– Кираса?

– Такая же, что везде. Потертая, сбитая. Бе-ез герба приходил.

– Пойдет. – Чужеземец поднялся с ящиков, отряхнул плащ. – Дайте ему одежду и оставьте за воротами. Пусть убирается.

Сказал и сам убрался прочь, не попрощавшись. Будто и не было его здесь.

– А?..

Я посмотрел туда, где лежал Инзу. Щекам стало тепло, мир поплыл. Какое-то время я не мог подняться. Мне не подали руки.

– Так обоссаться, это ш надо, – глумился жилистый старик.

– Хм-хм, – то ли посмеялся, то ли хмыкнул коренастый.

Лихой бородач стащил веревку с шеи, кинул ее под ноги. Выглядел он изумленным:

– Выходит, он нам больше не нужон?

Я подобрал распоротую рубаху, приложил ее к животу. Заштопаю, починю, все исправлю, только бы…

– Выходит, што так. Кштати, – старик подошел ближе и покивал: – Крыса – энто он.

Узловатый палец с черным ногтем указал на ссутулившегося разбойника. Тот сидел в засохшей грязи от пяток до макушки – лица не разобрать. В темноте, в такой темноте…

– А?

Низенький, но широкий в плечах ублюдок вздохнул и обронил короткое «хм». Он встал, и забренчало железо.

– На хрена? – спросил чумазый разбойник.

В задницу всякую храбрость! Лучше быть живым, чем достойным человеком. Я вскочил с земли так быстро, как мог. Побежал в сторону ящиков нагишом, не прикрывая пах, не оглядываясь, не смотря под ноги… Что-то вцепилось мне в стопу.

– М-мать!

Я споткнулся, запутался в брошенной одежде, упал, ободрал колени.

– Куды!

Что-то воткнулось мне в брюхо, выбило воздух. Когда я поднял голову и отдышался, ублюдки окружили меня еще плотнее. Свободная дорога осталась только в одну сторону – к частоколу. Тупик. Смерть.

Вытянув указательный палец, я затараторил, указывая им на разбойницу, на бородача, снова на разбойницу:

– Кто? К-крыса? Какая крыса? Я не разглядел, я…

Коренастый достал шестопер. Пара гвоздей на навершии уже подернулись ржавью. Крыса или, по крайней мере, тот, кого так назвали, завинтил крышку фляги, вскочил с поклажи и, не разгибая спины, отправился к воротам. Подальше от нас.

– Постойте, не надо, я же…

Шестопер двигался в руках коренастого так, словно ничего не весил.

– Я все сказал. Не надо! – поспорил я, но не услышал собственных слов, только хрип.

У коренастого были удивительно темные, добрые и влажные глаза. Я бросился к нему в ноги, схватился за сапоги и залепетал:

– Пожа…

– Керех, шевелись.

– Дрыхнуть хочу, нет мочи, – зевнул бородач со шрамом на полрожи.

Его сосед рассмеялся:

– Нет мочи? Ты откеда, со дворца?!

Я поднял голову. Чужие сапоги были покрыты грязью и кровью.

– Я ничего не увидел! Клянусь!

Шестопер опустился, и темя пронзила боль. Я распластался на земле. Руки не слушались. Только левая нога еще толкала меня в сторону. Вперед, снова вперед.

– Помите… Крды… Моля…

Сапоги с бордово-черными пятнами. Ржавые гвозди, старое дерево. Удар.

– Детей развешивал, значит? – Рут