Читать книгу "Сказки старого Вильнюса II - Макс Фрай"

— Сколько тебе тогда было лет?

— Тогда? По-моему, уже девять. Здоровенная девица. Но о романах мечтать еще рановато, если ты думаешь именно об этом.

— Не о романах, а о любви. «Ты и есть мой дом» — идеальная формула любви. Ну, мне так кажется — сейчас или вообще всегда, черт его разберет. То есть меня.

— Да, наверное, — кивает Фань. — Хорошая, годная формула. А все-таки, знаешь, мне было гораздо спокойнее, когда удавалось вспомнить, что я это просто выдумала — и брата, и наш дом, и город. Вообще все. Но в такие моменты непременно возникал красный самолетик — дескать, а я тогда откуда? Ничего так вопрос, да?

— С другой стороны, искать ответ на него куда легче в девять, чем, скажем, в тридцать.

— Не намного, — говорит Фань. — В пять — еще куда ни шло. А в девять — уже поздновато. Зато разрываться между любовью и здравым смыслом, напротив, слишком рано. Пойдем отсюда, а? Как-то мне не по себе.

Но вместо того, чтобы спрыгнуть с качелей, она начинает раскачиваться. И, раскачавшись как следует, говорит:

— Зря он тогда за мной прилетел — вот так, среди бела дня. Кто угодно на моем месте испугался бы. Вообще кто угодно, даже взрослый, скажи?

— Взрослый бы вообще обделался, — говорю. — Если, конечно, я правильно понимаю, о чем речь.

— Да чего тут не понимать. Прилетел за мной, как самый настоящий, и весь разговор. Этот дурацкий маленький красный самолет, который я хранила в тайнике в спинке дивана, в очередной раз отправился полетать, кувыркнулся в воздухе раз, другой и вдруг стал расти. Вырос большой-пребольшой. Хорошо хоть во дворе никого не было. Или были, но не видели? Понятия не имею. Но шума никто не поднимал, я точно помню. А в кабине пилота сидел мой выдуманный братец, весь такой прекрасный, в развевающемся шарфе. Сказал: «Поехали домой, сестренка. Пора».

— Ты, конечно, потом проснулась?

— Я, конечно, не просыпалась. Потому что с самого начала не спала, — сердито говорит Фань.

И внезапно спрыгивает с качелей, на лету, падает на четыре конечности, как большая нелепая кошка.

— Прости, пожалуйста, — говорю, помогая ей отряхнуться. — Господи. Ну конечно, ты не спала.

— А лучше бы спала, — вздыхает Фань. — Лучше бы мне просто приснилось, что я завизжала с перепугу: «Улетай отсюда! Тебя нет! Я тебя просто придумала, улетай!» И как он развернулся и улетел, не сказав ни слова — тоже только приснилось бы. А потом я бы проснулась, поревела как следует, но быстро поняла бы, что просто видела глупый сон. Знаешь, как обрадовалась бы! И тут же стала бы представлять, как брат строит для меня в саду хижину на дереве, а я подпрыгиваю от нетерпения и рвусь ему помогать. А так…

— Что, больше никогда-никогда не представляла, как живешь в том городе с братом?

Мотает головой.

— Я пробовала. Ничего не получилось. Мысли разбегались, внимание отвлекалось на что-то еще. Мерещилась в лучшем случае какая-то невнятная клякса. Наш дом — какой он? Какие обои в спальне, какой стол на кухне, сколько ступенек на лестнице, какого цвета входная дверь? Какие деревья росли в саду? Все забыла. Я даже лицо брата не могла вспомнить. Посмотрела в папиной книжке, но там был какой-то неприятный чужой дядька. Совсем не мой брат. Так и не вспомнила, как он на самом деле выглядел. Все мечтала, вот бы он мне приснился. Ну хоть разочек. Я бы извинилась, что вот так его прогнала. Сказала бы, что испугалась, девчонки часто бывают страшными трусихами, с перепугу могут еще и не такого наговорить, это вообще ничего не значит. В таких случаях надо просто переждать, а потом разговаривать дальше. А не улетать вот так сразу навсегда. Я же скоро вырасту, стану очень храброй, а с маленьких какой спрос. Как он не понимает?!

— Героические летчики-асы редко разбираются в тонкостях девчачьего поведения, — примирительно говорю я. — Сами смельчаки и привыкли, что все вокруг такие же.

— Вот именно. Пошли отсюда, ладно? Мне бы руки где-то помыть… Кстати. А из этого двора есть какой-то другой выход? Или только через подворотню, как вошли?

Я понимаю, что Фань не хочет сейчас идти мимо красного самолета. Но ничем помочь не могу. Нет здесь другого выхода. И не было никогда.

Мы сворачиваем за угол, туда, где висит изрядно потрепанный зимними снегопадами и весенними ливнями красный самолет. Как раз вовремя, чтобы своими глазами увидеть, как лопаются металлические стропы, на которых он подвешен. И замереть на месте, вцепившись друг в друга, как в поручни, последний шанс устоять на ногах, когда из-под них уйдет земля, а она уже почти…

«Сейчас ка-а-ак грохнется», — думаю я, инстинктивно вжимая голову в плечи. В общем, совершенно напрасно, мы стоим на более-менее безопасном расстоянии, хотя, конечно, всякое бывает, и летящий обломок фанеры вполне может оказаться роковым, вероятность такого развития событий даже выше, чем шанс встретить на улице Тоторю динозавра, смущенно топчущегося на пороге пивной «Третьим будешь».

Но ненамного.

«Сейчас ка-а-а-ак грохнется», — думает Фань. Я, конечно, не умею читать чужие мысли. Но не сомневаюсь, именно это она и думает, выбор в сложившейся ситуации не то чтобы шибко велик.

«Сейчас ка-а-а-а-ак грохнется», — думают ангелы небесные, вынужденные днями напролет заносить в Книгу Судеб отчеты о наших пустяковых делах и безответственной болтовне. И наверное, жмурятся — там, у себя на небесах. Чтобы не видеть, как падает на землю красный самолет, столь же прекрасный, сколь неуместный во дворе на улице Тоторю, застрявший тут в стальной паутине меж двух чердачных окон, — мы-то думали, что навек. А оно вон как.

Но вместо того, чтобы упасть, самолет неторопливо разворачивается и начинает набирать высоту.

Мы стоим, задрав головы и разинув рты. Смотрим, как в ярко-голубом майском небе кувыркается красный самолет.

Мы не знаем, что теперь будет.

Улица Университето

Universiteto g.
Между светом и тенью

— Ленц умел мотивировать, — говорит Йорги. — То есть он вообще много чего умел, но заставить всех вокруг увлеченно работать, да так, чтобы каждый полагал, будто вкалывает совершенно добровольно, — это, по-моему, было его главное призвание. Даже самая скучная домашняя работа с Ленцем становилась праздником. Он научил меня вытирать пыль танцуя, посуду — жонглируя, чистить картошку спиралью, не отрывая нож, а к наитягчайшей из семейных повинностей — выносить мусор — я до сих пор отношусь как к особой привилегии, потому что вместе с пакетом всегда можно выбросить одну неприятность или просто неотвязную гадскую мысль, любую, на выбор. Это мне Ленц по большому секрету объяснил. Как же мне повезло, что мама закрутила с ним роман, когда мне было тринадцать. И честно продержалась почти пять лет — ровно до того момента, когда я смог дружить с ним самостоятельно. Вне зависимости от семейных дел. До сих пор считаю, что выиграл Ленца в какой-то непостижимой небесной лотерее. Огромная удача.