Читать книгу "Русское масонство - А. М. Васютинский"

хлеба и вина. На золотом блюде лежал хлеб, прикрытый белым полотном; золотая ветвь акации была возложена на полотно: акация служила символом солнца, Спасителя мира, неумирающей жизни, духа и природы. Хрустальная чаша с символическими украшениями была наполнена до краев красным вином и также прикрыта белым полотном. Префект начинал обряд молитвой: «Милосердый Господи, мы и отцы наши согрешихом, и подвергохомся гневу Твоему, но не воспомяни грехов наших. Спасший и примиривший нас, помоги нам недостойным, освяти нас Св. Духом». После краткого слова к собравшимся братьям префект преломлял хлеб и раздавал его, произнося: «По примеру нашего Великого Мастера (Спасителя мира) преломляем хлеб и едим во упование на Святое имя Его. Да дарует нам Всевышний Отец, ради Сына Своего, отпущение грехов и вечное блаженство». Когда весь хлеб был роздан, префект поднимал над головой чашу с вином и говорил: «Мы все, яко одушевленные единою любовью к Спасителю мира, и взаимною друг ко другу искренностию, пьем от единой чаши, вкушая в виде вина кровь Спасителя, во отпущение прегрешений наших». Когда допита была последняя капля братской чаши, префект восклицал: «Господь, днесь соединивший нас, к торжественному подтверждению нашего обета братолюбия, да будет посреди нас и да сохранит нас в том расположении души нашей, каковому подобает быть при Вечере Его. Аминь». В знак свершения «не устами, а сердцами Тайной вечери» братия возобновляли обет братолюбия и верности ордену.

Тем же порядком, как братья входили в придел, они возвращались из него, и префект возвещал громогласно, что братья, «яко первенствующие члены братской цепи, исполнили священнодействие с подобающим сердечным сокрушением и укрепились внутренним чувством». «Мы уверяем вас, – торжественно подняв “три перста правой руки”, говорил префект, – что мы будем всеми нашими силами споспешествовать изящно-доброму упражнению истинных, свободных каменщиков и стараться о возвышении оного».

Речь префекта иногда бывала пространнее, иногда же ограничивалась этим кратким обетом. Но последняя молитва была всегда одна и та же. «Всемогущий Господи, к Коему наш дух на крыльях веры воспаряет, даруй нам по милосердию Твоему крепость исполнить наше намерение. Просвети ум наш и исполни сердца наши теплотою, да связь любви, завещанная Тобою, оживляет и наш союз навсегда ненарушимо. Аминь». Братское целование оканчивало обряд. Префект лобызал стоящих подле него с обеих сторон, говоря: «Приимите залог, утверждающий союз любви, в коем мы ныне возобновлены. Да будет он навсегда узлом, соединяющим нас между собою».

В своем кратком очерке обрядности я не задавалась целью проследить возникновение обрядов, зарождение символов и постепенное их развитие; это настолько сложная задача, что решить ее может лишь многотомное исследование.

Я остановила внимание на тех обрядах и символах, которые наиболее характерны для различных направлений работ вольных каменщиков.

М. В. Довнар-Запольский

Правительственные гонения на масонов

За русским масонством еще с конца XVIII века установилась традиция о гонениях, которым оно подвергалось со стороны правительства. Сами главы старого масонства в сильной мере способствовали созданию такой традиции. Известному масону Лопухину весьма нравится венец мученичества, и этим взглядом проникнуты его записки. Так смотрит на дело и знаменитый Иван Перфильевич Елагин. «Воздвигалась, – рассказывает он, – мрачная негодования туча, и на всю братию, особливо на собор Московский, гром запрещения тайных собраний испустила». Многие современники из немасонской среды, как известный канцлер князь Безбородко, Н. М. Карамзин и другие, осуждали екатерининское правительство за воздвигнутые им гонения на масонов.

Но надо строго различать дело Новикова и дело масонства. Новиков пострадал очень сильно, конечно, не за масонство, а за свои политические и общественные идеалы. Гонения на масонов за их масонскую деятельность были весьма незначительны, но даже и та немилость, в которую впали масоны у екатерининского правительства, была сильным для них наказанием, незаслуженным, потому что чистое масонство, без той окраски, которую придавал ему Новиков, было, разумеется, безвредным в политическом и религиозном отношении. Мы прежде всего остановимся на той позиции, которую постепенно заняла Екатерина II по отношению к масонам. Сначала она не отделяла дела Новикова от дела всего масонства, но, познакомившись с тем и другим, она отчетливо расчленила оба явления.

Надо помнить, что Екатерина II, по самому характеру склада своего ума, холодного и наклонного к рационализму, не могла не относиться враждебно к масонству: она не понимала и не любила ничего мистического, туманного. Всякого рода проявления мистицизма, особенно если он складывался в секту, с присоединением чего-либо чудесного, необычного, – все это, по ее мнению, было обманом. Всякого рода просвещение, в том числе и масонство, будило умы, требовало для них простора, что уже затрагивало абсолютизм императрицы[269]. Как известно, такое отношение к масонству она высказала в своих литературных произведениях, и уже в «Шамане сибирском» императрица-публицист высказывает угрозы по адресу «обольстителей»[270]. Хотя либерализм Екатерины II в начале ее царствования бесспорен, но ее взгляды постепенно изменялись. Еще до пугачевского бунта увлечение западноевропейскими философами несколько охлаждается в Екатерине II. Правда, переписка с ними продолжается, но она уже не имеет прежнего серьезного значения. Пугачевский бунт, с принесенными им потрясениями, внес в понятия Екатерины II еще большее разочарование. Отсюда – недоверие и вражда ко всякому свободному движению личности. Как раз такое настроение Екатерины II совпадает с первыми сведениями о Великой французской революции. Правда, она не сразу разобралась в ходе французских событий. В первых признаках революционного движения во Франции она не видела еще ничего особенного. Она переписывается с Неккером о французских делах, порицает расточительность Версальского двора, держится не очень высокого мнения о французском короле и временами даже признает мысль о собрании нотаблей «великолепной». Но взятие Бастилии и последующие события отрезвили русскую императрицу. Она уже сравнивает членов Учредительного собрания с Пугачевым и решает вопрос довольно просто: «До сих пор считали заслуживающим виселицы того, кто будет замышлять разрушение страны, а тут занимается этим целая нация, или, лучше сказать, тысяча двести депутатов этой нации. Если бы повесили из них несколько человек, то я думаю, что остальные бы образумились»[271].

Такое отношение императрицы к французскому движению, корни которого она не могла не видеть в предшествующем общественном и просветительском движении во Франции, делали императрицу особенно внимательной к аналогичным движениям внутри ее монархии. К этому надо добавить, что в восьмидесятых годах в Германии началось усиленное преследование тайных обществ, имевших отношение к масонству или иллюминатству. Иллюминатам вменялось обвинение в самых ужасных преступлениях, в стремлении низвергать троны и алтари, в отравлениях и убийствах. В борьбе с представителями тайных обществ немецкие правительства не применяли никаких выработанных юридических норм, преследуя их законными и незаконными способами[272]. Очень естественно, что