Читать книгу "Уроки горы Сен-Виктуар - Петер Хандке"

А потом еще была поездка поздней зимой на автобусе по горной долине; в салоне только странно притихшие дети, возвращающиеся из школы домой; небольшими группами или по одному они выходят из автобуса и исчезают на проселочных дорогах; ранние сумерки, метель, заледеневшие водопады; когда открываются двери, снаружи вдруг долетают голоса двух перекликающихся на морозе птиц, поражающих слух неизбывной печалью и тоской, и вместе с тем такой красотой, что слушающего охватывает непреодолимое желание запечатлеть этот плач и положить его на музыку. – Следующей весною, сидя в поезде, он видит за окном ребенка, бодро шагающего вприпрыжку вдоль рельс на фоне мокрой сумрачной долины, и в мыслях складывается фраза, обращенная к нему: «Благословен твой путь, незнакомое дитя с подрыгивающей походкой!» – А потом еще одна поездка на автобусе, и снова почти одни дети, сначала в сумерках, потом в темноте, и в голове непроизвольно возникает вопрос: «Можно ли спасти детей?»

Ибо с течением времени путешествующий пришел к выводу, что всем им без исключения чего-то не хватает, все они чего-то лишены и при этом пребывают в постоянном ожидании. Грудные младенцы, которых он видел в аэропортах, залах ожидания и прочих местах, не просто «голосили» или капризничали, нет, их крик исходил из самых глубин. Каким бы мирным ни был пейзаж, из недр его рано или поздно раздавался оглушительный вопль живого существа, взывающего где-то там к своему ближнему. Но детское сообщество нуждалось в равной степени и в случайных, встречных незнакомцах: ведь недаром единственной постоянной величиной в сутолоке бульваров, супермаркетов и метро были неизменно те самые широко раскрытые, почти не мигающие детские глаза, смотрящие на уровне животов всех этих взрослых и тем не менее воспринимающие, даже в самой немыслимой толчее, каждого по отдельности, в надежде встретить ответный взгляд (и всякий прохожий может быть уверен, что на него непременно будет обращено благодатное внимание).

Он понял: «нынешних времен», которые он так часто ругал и проклинал, на свете нет, как нет и «последних времен» – это все химера: с каждым новым сознанием разворачиваются одни и те же возможности, и глаза детей в толчее – ты только посмотри на них! – свидетельствуют о вечном духе. Горе тому, кто пропустит сей взгляд!

Однажды мужчина оказался в музее перед знаменитой, легендарной картиной, изображающей убиение младенцев в Вифлееме: дитя, в снегу, тянет руки к матери, в платке на голове и в фартуке; стражник вот-вот уже схватит его; зритель, которому чудится, будто все это происходит здесь и сейчас, буквально думает следующее: «Это недопустимо!» – и принимает со своей стороны твердое решение дать другую историю.

Ранней весной, оставив позади сознательно выбранный им длинный кружной путь, он возвращается воскресным днем, на большом корабле, пересекающем широкое озеро, в область распространения своего родного языка. Тот пресловутый народ (который и ему так часто грезился) уже давно – и это считалось теперь неопровержимым фактом – перестал существовать: те, кто оберегал красоты земли, успели умереть, а те, что остались в живых, пребывали в злобе, оттого что войны больше не было. Пусть скинут все ореховые деревья с себя свои круглые плоды – так звучало его проклятие – и претворят их в острые ножи, дабы пали они на тех бесплодных, что таятся в тени, и уничтожили их на корню! – Но в упомянутый день против него сидит на верхней палубе корабля какой-то мужчина в темном костюме и белой рубашке без галстука; рядом с мужчиной – ребенок, одетый похожим образом. То, что они сейчас вместе, исключение. Мужчина работает на какой-то крупной стройке и редко видит своего ребенка; они живут в местах, где нет таких больших озер и нет таких кораблей. Но они не приезжие, проводящие тут свой отпуск, а местные, отдыхающие в свой выходной. Вполне возможно, что они впервые вместе отправились в путешествие, – во всяком случае, они объединились явно только на это воскресенье. Они не проявляют никакой особой радости, просто сидят, тихо, очень прямо и сосредоточенно. Воздух – ясный, и берега кажутся совсем близкими, мягко поднимающиеся склоны холмов окрашены коричневатой зеленью хвойного леса. Мужчина и ребенок положили руки на колени. Время от времени ребенок что-то спрашивает: голосом, лишенным детскости; мужчина отвечает, односложно и одновременно исчерпывающе, без слащавости и рассеянности, которые часто встречаются, когда взрослые разговаривают с детьми, при этом некоторые из них даже специально делают ошибки, нещадно коверкая язык. – Вся поездка занимает несколько часов, от причала до причала, по всему озеру. – Лицо незнакомого мужчины все больше уходит в тень; ребенок выглядит таким же серьезным, как и вначале. Они сидят на одном и том же расстоянии и образуют отдельную темную группу на этом корабле. От них исходит глубочайшая печаль, осиянная достоинством и величием; и наблюдатель воспринимает теперь эту черноту как цвет, который открывается ему как цвет народа; и никогда еще он не видел другой такой пары, которая так приблизилась бы к небу, – а может быть, оно лишь выглядит не таким беспредельно далеким у них над головами? За холмами грозовые тучи, а над верхними деревьями светлая тонкая кромка – не просто сверкание или сияние, а нечто вполне материальное, субстанция, из которой с порывами ветра снова образуются морские волны и несутся всадниками вдаль, налетая на горизонт, одна за другой, как «авангард», устремившийся ко времени назначения: к человеческому времени – вечности. – В сумерках эти двое сойдут с корабля и пойдут пешком через город к автобусному вокзалу. Откроются раздвижные двери, и клубы пыли останутся виться над покинутой территорией. С первыми каплями дождя пыль собьется в круглые катыши. Ночью пустой автобус будет стоять где-нибудь за городом на обочине, в деревне под названием Галлиция, до рассвета, когда нужно будет снова возвращаться на вокзал. (Третье название места в истории ребенка.)

Туманный день поздней осени: только вернувшийся реален. Ребенок без мужчины окреп. Он мог теперь защитить себя сам и не понимал, как это он раньше «никогда не оборонялся». И все же он оставался таким же ранимым и, наверное, до сих пор отходит в сторонку, делая вид, что он ничей.

От постоянных переездов он не утратил способность ориентироваться в пространстве: он даже знал, в какой стороне, если стоять на его улице, находится Северный полюс, а в какой Южный. Местный говор никак не отразился на его речи, только иногда у него проскальзывали такие взрослые выражения, подхваченные у видных говорильщиков (в сочетании с гораздо более терпимыми репликами-недомерками из комиксов), что мужчина уже готов был задать ему вопрос: «Ты еще ребенок или уже немка?» С другой стороны, у ребенка завелась подружка, опять не из местных: она родилась в другой, испытанной части света; они настолько сроднились, что могли позвать друг друга только «из-за одного облачка». (Для большинства других детей небесные явления и деревья были просто «пустым звуком».)

Ребенок слушал те же песни, которые в свое время сформировали у мужчины первое представление об изящном, равно как и представление о свободе. Тревожило только то, как часто он, оставаясь дома один, рассеянно перемещался по маршруту от телевизора к магнитофону и обратно. Взрослый, однако, призвал себя сохранять доверие, научился со временем различать порядок и за этим хаосом, что позволяло ему, пусть не всегда, но иногда, предоставлять ребенка самому себе.