Читать книгу "Дело пропавшей балерины - Александр Красовицкий"

— То, что покажу сейчас вам. Но сначала я хотел бы спросить. Мира, вы догадались, что Барбару Злотик из тюрьмы забрал не Менчиц, задолго до того, как мы рассказали вам об этом?

— Да, — ответила девушка.

— Думаю, вы уже давно имеете ответ и на другой вопрос. Кто похитил вашу сестру, Мира?

Девушка подняла на него изумленные глаза. Яков Менчиц спокойно посмотрел на бывшего следователя. Осина весело потрескивала в камине, очищая дымоход от сажи. Вечер настойчиво заползал под занавески на окнах дома Тараса Адамовича, будто похотливый Фавн, пришедший к источнику, дабы посмотреть на купающихся нимф.

XXVII
Чердак дома Гинзбурга

Мира отставила бокал с теплым напитком, посмотрела почему-то на Якова Менчица и назвала имя. Тарас Адамович, не меняя выражения лица, сказал:

— Интуиция, — и скользнул взглядом в сторону молодого следователя, — воистину может совершать с нами удивительные вещи. Дает ответы раньше, чем утомленный мозг выстроит рациональную цепочку. Мы когда-то говорили об этом с Георгием Рудым. Он считал, что интуиция — вполне логическая способность нашего мозга. Мы вплетаем в цепочку причинно-следственных связей не только безусловные аргументы, но и ощущения, неосмотрительные фразы и взгляды, выражения лиц и незначительные детали, которые ни в одном суде не признают аргументом. Однако такая цепь будет массивнее и крепче любой, состоящей из сплошных аргументов. Рудой считал, что мы недооцениваем интуицию по той причине, что не можем понять, как именно ею следует пользоваться.

— А как он пользовался? — спросил Менчиц.

— Проводил расследование. Наблюдал. А потом как бы отступал на несколько шагов назад, чтобы увидеть всю картину целиком, — ответил Тарас Адамович и повернулся к Мире: — Когда именно вы догадались?

Теплое вино и камин должны были бы подарить румянец ее щекам, однако девушка оставалась бледной. Сжатые руки лежали на коленях, она уже открыла рот, собираясь ответить, однако помешал глухой стук в дверь. Хозяин поднялся. Ничего не объясняя, вышел из комнаты и тут же вернулся с папкой в руках.

— Провели обыск, — он поднял глаза от бумаг и объяснил гостям: — Его не нашли в квартире. Однако… сомнений почти не осталось. Мира, — он посмотрел на девушку, — вы узнаете эту вещь?

Сестра балерины медленно, не сводя с него глаз, поднялась. Она подошла к бывшему следователю, тот протянул ей какой-то предмет, сверкнувший отблеском пламени из камина. На ладони Тараса Адамовича лежала маленькая брошка в виде цветка.

— Георгин, — прошептала Мира, — ее любимая вещица. И добавила: — Это Верина брошка. Назимов подарил, потому что знал, как она любит георгины, — и наконец произнесла то, что следователь хотел услышать: — Она была на сестре в тот вечер.

Тарас Адамович кивнул и отдал ей брошку со словами:

— Она понадобится нам в качестве вещественного доказательства, а пока что пусть останется у вас. Отпечатков пальцев с нее не снять, да и в отчете зафиксировано, в чьей квартире ее нашли.

— Что теперь? — спросила Мира.

— Самое главное — поговорить с хозяином квартиры, которую следователи обыскали полчаса назад. Нам следует поторапливаться.

Яков Менчиц тут же поднялся, бросил короткий взгляд на девушку. Мира откликнулась с готовностью:

— Я пойду с вами.

— Разумеется, — согласился Тарас Адамович, — ваше присутствие может быть полезным.

— Но, — попробовал возразить Менчиц, но сразу же умолк, увидев, как качнул головой Тарас Адамович. — Стоит вызвать городовых, — заявил молодой следователь.

— Да. Вы это и сделаете, а потом догоните нас.

— Где мне вас искать?

— На чердаке дома Гинзбурга, — ответил бывший следователь.

Еще во времена деда Тараса Адамовича от Лютеранской через Бессарабку до Университета Святого Владимира проложили улицу Университетскую-Круглую. Тогда Институтскую, пролегавшую от площади на Крещатике к горе называли Ивановской дорогой. Дед объяснял это тем, что по ней ходили до самой церкви Иоанна Златоуста, расположенной в сердце города. На этой же улице отвели место под большую усадьбу генерал-майора Д. Бегичева и впоследствии в его честь переименовали всю улицу. Позже на этой территории появился Институт благородных девиц, а поблизости выросли здания банка, Киевской биржи, генерал-губернаторский дворец и одиннадцатиэтажный небоскреб миллионера Льва Гинзбурга, киевского купца первой гильдии.

Это был доходный дом, в котором насчитывалось около девяноста шикарных квартир. Некоторые из этих квартир были одиннадцатикомнатными. Однако следователя Галушко и девушку, сидевшую в экипаже рядом с ним, интересовали не квартиры. Дом был расположен так, что, все одиннадцать этажей можно было увидеть только с Николаевской улицы. Художник Александр Мурашко говорил, что в Киеве много света, поэтому в городе стоит писать картины. Когда он открывал рисовальную школу на чердаке самого высокого киевского дома, тот располагался по адресу Институтская, 18.

Тарасу Адамовичу не нужно было сообщать адрес — дом-гигант, построенный на склоне холма, возвышался над городом и был виден за несколько километров, поэтому каждый местный извозчик знал его. На первом этаже — магазины. Здесь они дождались Якова Менчица в сопровождении нескольких жандармов. На верхний этаж их поднимала красная кабинка лифта.

Ехали молча. Мира внимательно рассматривала гравировку Otis Elevator Company. Менчиц стоял рядом, занятый своими мыслями.

Тарас Адамович первым вышел из кабинки, кивнул молодому следователю, тот отдал короткий приказ полицейским. Все вместе направились к лестнице и тут же очутились перед массивной дверью с металлической узорчатой ручкой. Менчиц с сожалением взглянул на дверь, вероятно прикидывая, что ее придется выбивать. Тарас Адамович нажал на ручку — дверь скрипнула и отворились.

Александр Мурашко воплотил свои мечты об особенной школе именно в этом доме. В 1913-м он был уже признанным в Европе художником, поэтому на первый семестр в его заведение записалось больше сотни учеников. Он сам составил учебные программы, безжалостно избавляясь от рутины гипсовых слепков античных статуй, над которыми годами корпели ученики классических рисовальных школ. В школе над городом студенты рисовали не статуи — саму жизнь. Цветы, предметы, овощи, портреты с натуры — то, что вдохновляло. Рисовали маслом в два тона, а позже — используя всю гамму, изучали историю изобразительного искусства, анатомию и философию новейшего искусства. Мечты расширить школу, превратить ее в Академию искусств, принести Киеву славу украинских Афин перечеркнула война. Школу в доме Гинзбурга пришлось закрыть.