Читать книгу "Солнце и смерть. Диалогические исследования - Ганс-Юрген Хайнрихс"

Но я возвращаюсь к Вашему вопросу. При выборе шара как основополагающего образа сферологии сыграл свою роль элемент случайности, но эта случайность была настолько предопределена предшествующим развитием, что оказалась почти что необходимостью. Я ничего не придумываю: беседы о кругах и шарах – это старая языковая игра на Западе, традиция которой обладает необычайной силой. Она к тому же на свой лад автопоэтична, она сама себя собирает и сама подвигает себя к творчеству – так что проект «Сферы II» написался словно сам собой, когда ключевая идея пустила во мне корни. Я устроил опыт на самом себе , – и вследствие этого, во мне развилась классическая метафизика как фантомное заболевание. Отсюда, по-видимому, и симпатический стиль этой работы – она не ведет борьбы с предметом, как это обычно бывает при критическом исследовании, а презентует его, предоставляя ему возможность еще раз просиять во всем невозможном блеске. Я чувствовал, будто в самом материале заложено поручение, мне адресованное, – рассказать наконец историю философии так, чтобы она предстала в форме круга. Две главные метафизические идеи – бог и мир – на протяжении двух тысяч лет и скрыто, и явно подавались в виде дискурсов теоретизирования о шаре, о которых сегодня, кроме нескольких специалистов по philosophia perennis[207], больше не знает ни один человек.

Энергия, исходящая от идеи круга и идеи шара, становится понятной, скорее всего, когда уяснишь для себя, что метафизический культ глобуса представляет собой не только применение некоторого геометрического правила к тотальности сущего; он смог обрести столь большую силу внушения потому, что связал геометрический круг с жизненными циклами. Точно так же как Уроборос египтян, мировой змей, кусающий себя за хвост, круг космоса греков тоже есть символ возвращения-в-себя жизненных процессов. Космос предстает перед нами как компромисс между мертвым совершенством и универсальной жизнью. Он – сверхорганизм без окружающей среды. Кто бы смог отказаться от такого предложения? Только с использованием таких средств может быть помыслена метафизическая clôture[208]. Мимоходом заметим, что это – абсурдно, когда почти все, кто интересуется сегодня философией, восхваляют свою постметафизическую позицию, но уже и понятия не имеют, как функционировал дискурс, который – как они уверяют – им удалось преодолеть. Еще более странно выглядит тот, кто презентует себя как младодеконструктивиста – и еще никогда не видел того здания, снос или перестройку которого он поставил себе на повестку дня. Для меня история мышления шара в теологии и космологии – это шанс избежать обычного написания истории философии, которое представляет ее как процесс так называемых великих проблем – либо, что еще хуже, как простое перечисление авторов.

Г. – Ю. Х.: Если перефразировать формулировку Георга Гроддека[209], который сказал, что случайность должна быть возможна с точки зрения психологии, можно было бы отважиться на утверждение: случайность должна быть возможна с точки зрения формы.

Я вспомнил, что существует множество возможностей использовать форму сферы, потому что она с одинаковой частотой встречается и в области архитектуры, и в области общественной жизни. У меня сложилось впечатление, что если рассматривать самую современную литературу об архитектуре и градостроительстве, то можно убедиться, что авторы книг зачастую хорошо разбираются в сферическом – судя по тому, как они говорят о «потоках». Я цитирую из книги «Учебник по курсу: Город (Space Flow – пространство потоков)»: «Наше общество создает себя вокруг потоков: потоков капитала, потоков информации, технологических потоков, потоков организационного взаимодействия, потоков образов, звуков и символов…» Здесь мы имеем дело уже с нематериалистическим, но и не с идеалистическим мышлением – они сливаются воедино в том, что Вы называете «сферическим». Раз уж я заговорил об урбанистике, мне хотелось выяснить еще кое-что. Не могли бы Вы на трех примерах показать, что круглая форма в наших городах гораздо больше соответствует мышлению и восприятию людей, чем другие – прежде всего прямоугольные – формы?

О Лос-Анджелесе известно, что форма этого города, выстроенного в форме решетки, заставляет жителей чувствовать себя неуютно; а вот в городах, которые закладывались в форме концентрических колец, люди чувствуют себя лучше – это наблюдение, на которое обратил внимание еще Маршалл Маклюэн. Если позволите, я приведу два отдельных примера: у Токио, правда, есть центр, однако этот центр пуст; все люди устремляются в центр города, но не находят там ничего. Напротив, такой город, как Пекин, имеет центр, который недоступен для жителей: Запретный Город. Два этих примера позволяют распространить себя на область онтологии и психоанализа. Мы, пожалуй, настроены стремиться к «центру бытия», или к «бессознательному», но мы не может «войти» туда, не можем достичь его, или мы найдем его в совершенно ином образе, чем тот, который ожидали себе представить.

П. С.: И в самом деле: получилось так, что во втором и третьем томах проекта «Сфер» мне пришлось соприкоснуться с классической архитектурой и современной теорией архитектуры. В ходе изысканий, посвященных искусству формирования пространства и искусству формирования атмосферы, я натолкнулся на такой факт: именно те специалисты, которые по роду занятий больше имеют дело с обживаемым, анимируемым, одушевляемым пространством, – то есть современные архитекторы, – как раз и разработали наиболее точные технические сферологии. Я порой был просто потрясен, обнаруживая, насколько ясно и развернуто некоторые из них давно продумали и изложили то, к чему я приходил путем многолетних поисков. Я имею в виду архитектурные ансамбли, но еще больше – модели и графические проекты , архитектурные проекты, которые носили поэтический, художнический и даже умозрительный характер и появлялись в начале XX века, в эпоху экспрессионизма, и докатились до современности на волнах конструктивизма – вспомните о проектах и работах Бруно Таута[210], о проектах Татлина [211] и Мельникова[212], о графически-художнических пространственных фантазиях Финстерлина[213] – это имена лишь нескольких первопроходцев. Исходящие от них импульсы сегодня восприняты приверженцами биоморфного строительства, которое проектируется при помощи компьютерной графики. В конце «Сфер II», предваряя теории и примеры третьей части, я отобразил один объект Фрая Отто[214], который, по моему мнению, как ни один другой архитектор нашего века, был всецело захвачен идеей строить здания, похожие на мыльные пузыри и на паутины. Он даже предпринял попытку разработать крупные архитектурные структуры, которые соответствовали бы морфологическим принципам пены. Он располагал несколько куполов один внутри другого таким образом, что возникали горы пены или кристаллы – сложные сферные образования, которые были связаны прозрачными мембранами. Особенно впечатлили меня размышления Фрая Отто о парящих в воздухе сводах, – он таким образом продолжил староевропейский мотив объятого куполом пространства – и продолжил с такой высокой духовностью, что у меня просто захватило дыхание. Если Вы помните, я поставил главу о Пантеоне с медитациями о куполе в самую середину моего тома о крупных метафизических формах – о глобусах. Можно догадаться, насколько сильно меня впечатлил и повлиял на меня разум творца пространства, который проявляет себя в таких работах. Современная архитектура готовит истинные откровения для того, кто разрабатывает теорию сфер. Вдохновляющие проекты я нашел и у группы «Архиграм», представители которой сделали наброски Air-House, Воздушного Дома, – истинная находка для теоретика, выдвигающего тезис, что воздух чересчур важен, чтобы оставлять его в ведении метеорологов. Как только художники, дизайнеры и архитекторы займутся легким первоэлементом, все пойдет так, как надо. С точки зрения философии можно заметить, что в роли так называемого основополагающего воздух должен заменить земную твердь. К этому мы еще вернемся.