Читать книгу "Не ум.ru - Андрей Виноградов"

О чем она говорила? Что имела в виду?

108

Бывает, что посреди выяснения отношений мама вдруг замолкает. У нее целый арсенал молчаний: недоуменное, презрительное, лихорадочный поиск решения… Некоторые из них нуждаются в подкреплении мимикой, иные – нет. Молчание, с которым чаще всего приходилось соприкасаться, – я ведь тоже замолкал и мы соприкасались молчаниями, было приговаривающим. Мне оставалось только согласно кивнуть. «Вина доказана, милосердия не алчу». Кивок был условностью, его можно было исполнить… глазами. Просто моргнуть, придержав веки в нижней позиции чуть дольше обычного. Мне казалось, что такой финт позволяет считать разгром не полным и уж точно не окончательным. «Полусдался», так сказать. И считал такое положение вещей небольшим сыновьим отыгрышем. Впрочем, победитель в тонкости моего боя с оппортунизмом не вникал, а может и вовсе не замечал, как не замечают неровности почвы взгляды, устремленные к горизонту. Но и не торжествовал, не строил из себя триумфатора, как поступил бы я на мамином месте. Каков резон возвеличивать закономерность?

Иногда нам каким-то чудом удается без потерь выйти из кухонной перепалки, и тогда мы можем как о само собой разумеющемся поговорить о дурном нраве погоды, о лицемерии и корыстолюбии власти и церкви… «Первый венчанный однополый брак», как мама определила этот альянс. О Коровине, наконец. Нам обоим он нравится, особенно плакат «Дмитрий Донской». Почему плакат? Не знаю. Загадка. Как и все во вкусах и предпочтениях. Пусть нам так не кажется.

Иногда обсуждаем книги. Наверное, реже всего остального. При том, что разговоры о литературе куда менее эмоционально заряжены, чем те же слухи про патриарха, а значит, почти безопасно при наших-то застарелых разночтениях. Однако если уж посчастливилось разминуться с одной ссорой, то глупо проваливаться в другую. Мы оба это понимаем и поэтому разыгрываем благодушие людей, чьи жизни творящееся вокруг свинство впрямую не задевает.

Среди писателей у нас почти нет общих привязанностей, и я выбираю со своей «полки» тех, кто мог бы, на мой взгляд, маме приглянуться. Рассказываю, чуть подправляя акценты в привечаемую мамой сторону, ведь редактор. Иногда получаю приз: «Ну не знаю… Может быть, и стоит полистать». Читать за мной – много чести, «полистать» – в самый раз.

Часто на два голоса мы льстим старой театральной школе. Редкий случай, когда яблоко не под сливу закатилось. Про новый эпатажный театр знаем до безразличия мало, ловим слухи с полей чужих шляп. Впрочем, это не мешает ему получать от нас «на орехи», как говаривала бабуля. Да, несладко театральным новациям с нами приходится. Горше только телевидению.

Я уверен, что театр мы обижаем зря, но разговор поддерживаю с готовностью, даже пылко. Иногда сам начинаю верить в то, что говорю, правда, всё это ненадолго.

Когда мы общаемся так, в унисон, я расслабляюсь. Я сыт, мне неожиданно хорошо, уютно, я утрачиваю бдительность и засиживаюсь. Но судьба, вопреки обычному правилу, прощает мне легкомыслие. Уходя, я целую маму в щеку и честно думаю, что на следующей неделе обязательно загляну. Даже говорю ей об этом. Когда наклоняюсь к ее лицу, она проводит рукой по моим волосам… Я и сам знаю, что давно пора сходить в парикмахерскую, но мама молчит. Потом что-то в ней меняется и она подталкивает меня к двери:

– Ступай.

А слышится как «Иди уже».

Кошка с подоконника, Аврора, разговаривает со мной приблизительно так же и таким же тоном, только никто, кроме меня, ее не слышит.

В лифте я испытываю эмоции человека, прогулявшегося в задумчивости по минному полю.

109

– Ты, как всегда, вовремя. – Мама сбрасывает цепочку и отступает в глубь прихожей. – Мог бы и позвонить. Ах да… Как я не подумала: не положил деньги… Я только-только ногти покрасила. У тебя что, леденец за щекой?

Мне кажется, что с нашей прошлой встречи она стала совсем дробная. Исчезает. Видимо, умалчивает о чем-то. Мы все исподволь исчезаем, я тоже. И даже исчезнувший, я все равно часто буду думать о ней – тоже исчезнувшей, но лучше бы после меня. А она, что бы я себе ни выдумывал, будет беспокоиться за меня. Так же, как беспокоится сейчас. Скрытно и очень по-своему. Суждено ли нам встретиться с ней за пределами этой жизни? Кого спросишь? Попы наврут с три короба, прости господи. И за то прости, что устал извиняться, освободи от повинности, стань хоть на час другом… Вот черт… А с чего это я за попов перед господом извинился? В самом деле глупо вышло.

– Вишневый, ты же знаешь, что я вишневые люблю.

– Ну-ну.

За щекой у меня, конечно же, не леденец. И не за щекой, если уж следовать точности, а за губой. Но там тоже нет леденца. Думаю, до вопроса про леденец мама меня раскусила, слишком внимательна к мелочам, редко что упускает. Впрочем, я в этом доме не новичок и прекрасно понимаю, что ответов здесь от меня не ждут. По крайней мере серьёзных. Какой серьёзности вообще можно ждать от переросшего полувек раздолбая?

Где-то в квартире открыта форточка, сквозняк залетает мне под брюки, я чувствую его там, где заканчиваются носки. Интересно, на этот раз одинаковые или я опять напутал?

«Вот сейчас и проверим».

«Тапки… Ты на них смотришь».

Мама стоит на пороге кухни, ладони выставлены перед грудью, на весу, пальцы растопырены, нацелены на меня, такую не обнимешь. Ногти сохнут.

– Не сердись, ма. Был рядом, вот решил заглянуть. Соскучился.

Да, временами я лицемерю. У меня, если кто запамятовал, хомяк закавказский на иждивении. Если бы я отобедал сегодня дома, то хомяк сдох от негодования. Потому в доме только хомячья еда, да и то максимум на два дня. Хомячьих, заметьте, дня. Для меня это семечки на один недолгий присест… Смешно, ведь это семечки и есть… А другой еды нет. Только водяные микробы в кране. А в среду – день выплаты аванса, и все опять будет. Скромно, но сытно. Все впритык, но рассчитано.

На кухне у мамы телевизор неутомимой погремушкой распугивает ее одиночество. В данный момент он агитирует за средство, гарантированно удаляющее жирные соусные пятна с галстуков печальных однотонных расцветок. Стиль галстука подчеркнут особо. Судя по всему, где-то среди нас скрываются люди, ратующие за пестрые аксессуары, на которых ничего не заметно, хоть весь соусник на них вылей. Неохваченные. По настойчивости экранного коммивояжера и зазывной улыбки его партнерши по ролику догадываюсь, что их еще очень много.

На середину кухни неспешно выходит Матильда и внимательно смотрит на меня снизу вверх. Мы оба знаем, что это ее территория, при худшем раскладе Матильда мирится с присутствием на ней мамы. Поэтому я чопорно вежлив и слежу за своими манерами:

– Добрый день, Матильда.

Она не отвечает, хотя небольшой, возможно непроизвольный шаг вперед свидетельствует о том, что ей интересно, а я не противен.

«Ты уверен, что хочешь этого?» – спрашивает взгляд темных, задумчивых глаз.

«Да», – отвечаю ее же способом, оставляя губы плотно сжатыми. Кстати, так я выгляжу серьезнее и привлекательнее. Если бы не губа. Не зря столько времени репетировал перед зеркалом.