Читать книгу "Простить нельзя помиловать (сборник) - Юлия Лавряшина"

– Отлично? – повторил Костальский с недоверием. – В одной комнате? Или у вас…

– Нет, одна, – подтвердила она таким беззаботным тоном, будто речь шла об одной вилле.

– И вы туда всех впихнуть собрались? С ума сойти… Я, кажется, догадываюсь, какая сказка в детстве была вашей любимой…

– И совсем даже не «Теремок»! – У нее чуть заметно дрогнули тонкие губы. – «Русалочка».

На этом слове его сердце вновь провалилось в воспоминание о прошлом, но Игорь Андреевич смолчал.

– Причем, скорее наш фильм, чем оригинал Андерсена.

– Почему? – тупо спросил Костальский.

Он не помнил ни ту, ни другую версию. У него когда-то была своя Русалочка…

Лиля засмеялась:

– Сразу видно, что вы в свое время не рыдали над этой историей, как мы с сестрой. Той Русалочке каждый шаг давался с болью. Потому что это не просто – научиться ходить, если от природы тебе дан хвост…

Поднявшись в ортопедию, Игорь Андреевич подошел к дежурной медсестре:

– Дина Шувалова забыла забрать выписку. Насколько я знаю, она собиралась пожить у Лилиты Винтерголлер… Найдите мне ее адрес, я завезу по дороге домой.

– Сейчас, Игорь Андреевич, – отозвалась Маша удивленно. – Я запишу вам.

– Уж будьте любезны, – он насмешливо подмигнул и подумал, что как раз этого делать не следовало. Про него и так черт-те что болтают… Интересно, почему?

Уже направившись в соседнее отделение, Костальский спохватился и крикнул сестре:

– Я буду в травме!

Она кивнула. Всем казалось вполне нормальным, что он разрывается на два отделения. Если не он, то кто же?!

Усмехнувшись, Игорь Андреевич стиснул лежавшую в кармане ручку и зашел в девятую палату. Как он и надеялся, Босяков, один изо всех, не спал. Сидел на кровати, сгорбившись, и разглядывал свои желтые, лопатами, ногти. Морда испитая, небритая, татуировки даже на шее…

– Завтра вас выписывают, – проговорил Игорь Андреевич тем ровным тоном, каким всегда обращался к этому больному. – У вас есть кому позвонить? Лучше бы приехали на машине. С вашей ногой трудно будет спуститься в метро.

Тот откашлялся с туберкулезным надрывом:

– Доктор, я это…

– Вас заберут?

– Ну, само собой. Я братану звякну.

– Хорошо. Выписку заберете у дежурной сестры, я завтра отдыхаю.

– Лады. Это… Доктор!

Костальский обернулся в дверях:

– Ну, что еще?

Стрельнув глазами по сторонам, Босяков понизил голос:

– Доктор, а ведь я ж вас узнал…

«Сволочь! – чуть не взвыл Костальский. – Еще смеет заводить со мной разговоры!»

Он вышел, неосторожно стукнув дверью, но Босяков выскочил за ним следом, неловко подтаскивая больную ногу.

– Доктор, я ж это… Простите вы меня, Христа ради!

Остановившись, Игорь Андреевич повернулся к нему не сразу: «А вдруг он ухмыляется?» Потом решился и увидел, что Босяков весь затрясся от беззвучного плача.

– Гадом буду, не признал сначала-то… Все мозгами ворочал: где этого доктора видал? А этой ночью как шарахнуло! Я прям бежать хотел к вам, да не решился, ага… Христа ради, доктор! Вы ж меня еще и лечили… Святой вы человек, вот – святой! Я таких в жизни своей не видал… Я за вас сотню свечей поставлю, как на волю выйду! Вот насколько денег хватит…

Чтобы удержать слезы, которые сейчас были совсем ни к чему, Игорь Андреевич так свел брови, что аж заломило во лбу:

– Лучше за нее поставь. За упокой ее души.

– Вечно за вас буду Бога молить, доктор! И за душу невинно загубленную тоже!

Босяков кричал еще что-то, но Костальский больше не мог слушать, хотя сейчас уже не чувствовал ни ненависти, ни желания отомстить. Поутихшие за эти недели, они были запечатаны, как сургучом, этим воплем: «Христа ради!» Кончено. Не забыто, но кончено.

Наспех посмотрев в окно, он вдруг опять увидел Надю, провожавшую кого-то на пороге роддома. Молодые родители с легоньким белоснежным свертком, опутанным розовой лентой, уже садились в машину, а Надежда Владимировна с розами в руках махала им вслед и кричала что-то, красиво, белозубо смеясь. Клен возле крыльца уже примерял любимые Надины цвета – желтый и красный. Ее время наступало…

Достав телефон, Костальский набрал один из немногих запрограммированных номеров:

– Кого родила?

Она завертела головой, отыскивая его, пришлось махнуть ей рукой. Заметив его в окне, Надя почему-то засмеялась:

– Девочку! Как мне и хотелось!

«Ей хотелось!» – Игорь Андреевич усмехнулся этому почти детскому капризу.

– На этот раз даже УЗИ не оплошало, как ни странно… Это Селиверстова родила, моя ровесница, между прочим! Помнишь, всю беременность у меня на сохранении лежала? Я тебе рассказывала… Кровила не переставая, но все время твердила, что все будет хорошо.

Костальскому припомнилось, хотя он редко смотрел телевизор – постоянно включенный в доме, но совершенно его не интересующий.

– Фильм такой был. Некоторые люди запоминают фильмы на всю жизнь.

– А ты – нет?

Он покачал головой, хотя Надя не могла этого разглядеть:

– Я – нет. У меня не случилось в жизни одного-единственного любимого фильма.

– А может, твой фильм еще впереди?

– Поздновато мне становиться киногероем…

И вдруг он увидел свое отражение в стекле, которого на самом деле не было: каштановая шевелюра, лишенная седины – на удивление, крупный нос, подвижный рот, в рисунке которого нет ничего старческого… Почему – поздновато?

У нее слегка изменился голос:

– Глупый. Ты даже не понимаешь, какой же ты глупый…

– Это тоже звучит репликой из какого-то фильма, – усмехнулся Костальский, все еще пытаясь защититься от того непрошеного волнения, что ожило в груди.

Надежда храбро шагнула дальше:

– А что, если я уже начала входить в роль?

– Намекаешь, что не отказалась бы выступить со мной в дуэте?

И увидел, как она переложила трубку в другую руку. Так Надя делала, когда начинала нервничать. Не дав ей ответить, он быстро спросил:

– А как же твой муж?

– А как же я сама? Как же мы с тобой? Если ты, конечно, говоришь о нас с тобой… Ты ведь…

– Стой там! – перебил Игорь. – Ты меня слышишь? Никуда не уходи. Я иду.

Поравнявшись с Машей, протягивающей ему записанный адрес, Игорь Андреевич сунул его в карман, и только на лестнице, так и не прочитав, скомкал листок, мысленно пообещав: «В следующей жизни…»