Читать книгу "Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х - Борис Минаев"

– Ну в общем вот такая история, – сказал режиссер и испытующе поглядел Кораблевой в глаза.

Чайлахян сказала, что ей надо в туалет.

Режиссер продолжал смотреть, но уже как-то очень грустно. У Кораблевой даже сжалось сердце.

– Знаешь, девочка, ты очень красивая… – задумчиво сказал он. Звали его Григорий Борисович. – А ты в каком классе-то учишься?

– В девятом, – несмело ответила Кораблева.

– Шестнадцать есть уже? А то там, знаешь, нам всякие ведомости надо составлять, финансовые документы. Паспорт нужен. Паспорт получила уже?

– Ну да, – соврала Кораблева и покраснела.

Помолчали.

– Короче, знаешь что… – быстро сказал он. – Тут такая ситуация, подруга твоя, я вижу, очень хочет в кино попасть, но, понимаешь, это будет немножко неправильная с моей стороны история – ну чего девчонке зря голову дурить? Как-то нам надо ее ласково отцепить, понимаешь?

Кораблева важно кивнула.

– Ну и короче, – продолжал режиссер, – давай так, я сейчас уйду, как бы мы ни о чем не договорились, и подожду тебя у памятника Пушкину. Идет? Но только ты мне свой телефончик оставь на всякий случай.

Когда Чайлахян вернулась из туалета, режиссер быстро расплатился и ушел, сославшись на срочные дела.

– Ну чего? – мрачно сказала Чайлахян. – Договорились с ним?

– Не знаю, – сказала Кораблева неопределенно. – Странный он какой-то. Ничего про себя не рассказал. Какие он фильмы хоть снимает? Может быть, они мне совсем не понравятся?

– Понравятся, – сказала Чайлахян. – Ты ж этого так хотела. Колготки вот покрасила.

– Ну да, – вздохнула Кораблева и потупила глаза.

Надо было на что-то решаться.

– Знаешь, Лен… – сказала вдруг Кораблева, когда они вышли на улицу. – Я что-то неважно себя чувствую. Голова как-то кружится. Поеду-ка я домой. А ты?

Кораблева очень надеялась, что Чайлахян, верная подруга и, можно сказать, оруженосец, решит ее проводить до дома в таком болезненном состоянии и встреча у памятника Пушкину как-то сама собой рассосется.

Но та подозрительно на нее посмотрела и вдруг сказала:

– Я? Нет, а я еще погуляю! Счастливо тебе!

Повернулась и пошла к Кремлю.

Медленными и неверными шагами подходила Кораблева к памятнику Пушкину. Сердце ее немного дрожало, и вместе с тем ему, сердцу, было очень интересно – что ж за режиссер такой, дожидается он ее или нет?

Он дожидался!

– Тебя как зовут? – спросил он ласково. – Напомни мне, пожалуйста.

– Яна… – сказала Кораблева. – А вас я помню как зовут. Вы Григорий Борисович. А какие фильмы вы снимали?

Режиссер опять слегка кашлянул и сказал:

– Ну че, тебе все перечислить? Пожалуйста. «Навстречу двадцать шестому съезду партии», ну это документалка такая, о сталеварах, – пояснил он. – Художественные: «Большая путина», ну это о моряках, «Генка, Ларик и Иван Иванович», ну вот это вот детский, последний.

– А там про что?

– А там про воспитателя детского сада. Ух, какая ты любознательная! Слушай… – неожиданно сказал Григорий Борисович. – А давай текст немного попробуем? А? Мне хочется понять, есть у тебя данные или нет.

Кораблева снова покраснела.

– Это как – «текст попробуем»?

Он достал из внутреннего кармана кожаной куртки листок бумаги с машинописным текстом, сложенный вчетверо. Она думала, что будет целая стопка, но нет, листок оказался один, какой-то сиротливый и очень замусоленный, как будто на нем ели или делали что-то еще.

Она вчиталась в текст.

«Лена (смотрит на ребят). Терентьев, скажи, разве ты не обещал, стоя вот здесь, на совете отряда, что будешь учиться только на “хорошо” и “отлично”? А ты, Маланьина, разве ты не обещала, что поможешь Терентьеву с учебой? Где же ваши слова? Неужели вам не стыдно смотреть нам прямо в глаза?»

Григорий Борисович тоже смотрел на нее испытующе, как Лена из синопсиса, прожигал взглядом, можно сказать.

– Мне кажется, я немного старовата для этой роли, – несмело сказала Кораблева.

– Ну… это мне решать! – сурово сказала режиссер. – Так что, будешь читать?

Кораблева вяло начала:

– «Терентьев, скажи, разве ты не обещал, стоя вот тут, на этом месте…» Ой, извините. Я ошиблась.

Григорий Борисович нервно оглянулся.

– Шумновато здесь. Слушай, а не хочешь порепетировать, поработать у меня в мастерской? Прослушивания уже скоро, надо тебе подготовиться. У меня есть мастерская, тут недалеко, на Пролетарском проспекте…

Кораблева слабо кивнула.

– Сейчас такси возьмем.

Он подошел к тротуару и, как-то нелепо размахивая листком с ролью, стал ловить мотор.

Но времена были не те. Такси так просто в Москве не ловились, тем более на Пушкинской.

Кто-то останавливался, но ехать на этот чертов Пролетарский проспект никто не хотел. Да и денег режиссер предлагал, видимо, не густо.

Кораблева стояла ни жива ни мертва. В висках у нее стучало. В голове действительно закружилось. Какое еще кино? Откуда кино? Да и кино ли?

Неожиданно режиссер подошел к ней и взял за руку.

– Поехали на метро! Тут четыре остановки!

– Нет… – вдруг сказала Кораблева. – На метро не хочу.

– Ишь ты какая… – криво ухмыльнулся режиссер. – А в кино сниматься хочешь? Там, брат, дисциплина.

Сделал вид, что снова ловит машину, и вдруг вернулся.

– Слушай, а тебе точно есть шестнадцать лет? У нас с этим строго…

Она вдруг побежала.

Ей показалось почему-то, что он будет ее догонять, поэтому бежала она очень долго, почти до Белорусского вокзала.

Там она остановилась, тяжело дыша.

К ней подошел какой-то парень в модных кроссовках «Адидас» и весело сказал:

– Девушка, у вас все в порядке? Что-то фигово выглядите.

Она отвернулась.

Всю дорогу домой Кораблева плакала. Неизвестно из-за чего. Просто так.

Но вечером ей позвонила Чайлахян и спросила, как успехи.

– Знаешь, – сказала Кораблева, – я решила отказаться от съемок. Ну на фиг мне сдалась эта пионерская организация? Я от нее в школе устала. И потом… Ну какая я вообще-то актриса?

– Ну да, – сказала Чайлахян. – Тут я тебя поддерживаю. И вообще хорошо, что ты дома. Знаешь, он мне не очень понравился, Григорий Борисович этот. Но у меня к тебе такой вопрос: а как ты думаешь, если я покрашу колготки марганцовкой в розовый – или лучше просто глубокий черный? Мне как будет лучше?