Читать книгу "Зеленая лампа - Лидия Либединская"

6

Однажды поздно вечером, после заседания, Юрий Николаевич возвратился домой вместе с Александром Александровичем Фадеевым.

Саша давно не был у нас, и я так рада снова увидеть его! Он, как всегда, красив и подтянут. Элегантный серый костюм в крупную клетку очень идет ему, черная легкая рубашка оттеняет седину. Саша ласков со мной, но я чувствую, что он весь напряжен и взвинчен. Сегодня утром его вызывали наверх, и у него был разговор со Сталиным.

За ужином он говорит мало, но ест с аппетитом. Пьет кисленькое кавказское вино, с хрустом раскусывает малосольные упругие огурцы, привезенные с дачи, посыпает солью черные ломтики хлеба.

– Хорошо живете, ребята, – говорит он, оглядывая нашу полупустую комнату. – Мебелишкой не мешало бы обзавестись. А впрочем, может, так лучше, очень у вас молодо тут!

– Обзаведемся…

Он откидывается в стареньком плетеном кресле, и оно скрипит и стонет под его могучей и ладной фигурой. Саша молча глядит на нас и вдруг запевает своим особенным звонким и глубоким голосом. Поет долго, одну песню за другой.

Во лужку да во лужку, во зеленом поле…

Он поет свободно, вольно, иногда взмахивая в лад пению большой красноватой рукой с длинными сильными пальцами. Потом заводит свою любимую «Рябину», «Сижу я целый день скучаю» и даже залихватские дальневосточные частушки «Нас побить, побить хотели…»

Он хвалит чай, который я наливаю ему в зеленый граненый дешевый стакан, и пьет его вприкуску.

Конечно, разговор заходит о литературных делах. Но Саша явно не хочет о них говорить.

– А ну, Лида, почитаем Блока!

И сам читает:

Превратила всё в шутку сначала,

Поняла, принялась укорять,

Головою красивой качала,

Стала слезы платком утирать…

– Ох вы, женщины, любите выяснять отношения! – И он смеется высоким заливистым смехом.

– А ты обратил внимание, Саша, что в статье Тихонова, посвященной двадцатипятилетию со дня смерти Блока, он впервые за годы советской власти назван великим поэтом? Наконец-то! Может, и с Пастернаком до такого доживем, а?

Фадеев мрачнеет.

Нет, не суждено ему было в тот вечер уйти от литературных разговоров.

– Саша, – говорит Юрий Николаевич. – Ты меня знаешь, я дисциплинированный член партии. Постановление принято, значит, оно для меня закон. Я всей душой стараюсь понять его необходимость. Но тебе-то я могу сказать… Я жил в Ленинграде и хорошо знаю Михаила Михайловича Зощенко. Не будем говорить сейчас о том, какой это талантливый писатель, ты и без меня знаешь. Ну хорошо, допустим, он совершил ошибку, написал безыдейное произведение… Допустим, что есть необходимость его жестоко раскритиковать… (Я смотрю на Фадеева, он слушает настороженно и словно немного издалека.) Но ведь Зощенко – честнейший человек, – продолжает Юрий Николаевич. – Больше того, это человек безукоризненной храбрости. Пожалуй, ни один писатель в Ленинграде не пользовался таким моральным авторитетом, как Зощенко. К нему всегда обращались за решением спорных вопросов, потому что верили в его справедливость. И такого человека вдруг на весь мир объявляют подонком. Кому это нужно?

И вдруг Саша, не дослушав, каким-то отчаянным движением стискивает голову и упирается локтями в стол. Стол старенький, он качается, посуда звенит.

– Прекрати, Юра! Я прошу тебя, прекрати этот разговор! – говорит он сквозь зубы, с трудом удерживаясь, чтоб не закричать. Какое-то непонятное бешенство овладевает им. – Я не могу вам ничего сказать! Не могу, понимаете! – твердит он. – И прекрати, прошу тебя, прекрати!

Он резко встает, подходит к окну и, раскинув руки, берется за раскрытые рамы. За окном городская августовская ночь, теплая и звездная. Доносится звяканье трамваев, редкие гудки автомобилей, но всё это издали – корпус наш стоит в глубине двора.

– Тихо у вас, – говорит он, не оборачиваясь. – И к земле близко… Хорошо! – И вдруг повернувшись: – Не сердись. Но я говорить об этом не буду. Не может человек одновременно лежать и стоять. Выбирать надо!

– Не будешь одновременно лежать и стоять, будешь сидеть… – негромко сказала я. Он расхохотался.

– В остроумии тебе не откажешь, – не оборачиваясь, проговорил он.

– А если бы тебя и вправду посадили и объявили бы врагом народа? – осмелев, спросила я.

– А я бы и стал им! – вдруг со злобой ответил он, отошел от окна, и лицо его стало непроницаемым. Но внутреннее напряжение чувствовалось во всем – в голосе, в движениях. Он пригладил обеими руками и без того гладкие, блестящие волосы и сказал, откашливаясь, по-деловому:

– Ну, вот что, Юра. Раз уж вы снова короновали меня своим председателем вместо Тихонова, так извольте помогать мне. Придется тебе бросить все дела и вместе со Степаном Щипачевым через несколько дней отправиться в Ташкент. Посмотрите, как они там перестраивают работу в Союзе писателей в свете последних постановлений… Можешь Лиду с собой взять, только уж за свой счет…

– А куда я без нее… – смеется Юрий Николаевич.

7

В Ташкент поезд пришел рано утром. Вопреки нашим ожиданиям, на вокзале нас никто не встретил. Видно, из Москвы не была вовремя послана телеграмма. Что делать в незнакомом городе в воскресенье? Гостиницы наверняка переполнены, в Союзе писателей никого нет. Нам известно только одно: фамилия секретаря Союза писателей, к которому по приезде надлежало обратиться, – Шарипов. Мы даже имени его не знаем. Дежурный по вокзалу любезно предоставляет в наше распоряжение телефонный справочник, но, увы, Шарипов в Узбекистане – фамилия столь же распространенная, как в России Смирнов или Сидоров.

Мы набираем номера телефонов одного Шарипова за другим, но на наши звонки никто не откликается: погода хорошая, день нерабочий, вероятно, Шариповы, как и прочие жители Ташкента, предпочитают проводить воскресенье за городом.

Наконец вытянут счастливый номер. Заспанный голос, правда, не очень приветливо, но всё же отзывается на звонок и спрашивает: почему его тревожат так рано в воскресный день? Степан Петрович обстоятельно объясняет, что из Москвы приехали писатели Либединский и Щипачев, о чем в Союз писателей должна была быть послана соответствующая телеграмма.

– А нас никто не встретил! – Возмущение слышится в голосе Степана Петровича, обычно ровном и спокойном.

– Не встретил? – удивляется Шарипов. – Невероятно! Наверное, ваши москвичи что-либо напутали. У нас в Узбекистане гостей всегда встречают. Не беспокойтесь, ждите на вокзале, за вами приедут, и всё будет в порядке. Так вы из Москвы? – вдруг, словно усомнившись в чем-то, переспрашивает он.

– Да, да!

Не проходит и получаса, как к вокзалу лихо подкатывает обшарпанный газик с брезентовым верхом, юркий человек помогает нам погрузить вещи и везет в гостиницу. По дороге он занимает нас разговорами, которые кажутся нам несколько странными: рассказывает, как велик в этом году приплод у овец, сколько мяса будет сдано государству, какие внедряются новые методы обработки каракуля. И ни слова о литературе.