Читать книгу "Женский декамерон - Юлия Вознесенская"

И вот раз, как отец начал мать-то избивать и убить грозиться, мальчишка вырвал у отца топор и обухом ему по голове и вдарил. Тот упал. Мать подбежала, пощупала — мертвый. Много ли пьяной голове надо! Мальчишке она про то не сказала, что мертвый, а соврала: «Без памяти. Отлежится и снова бузить начнет. Ты вот что, сынок. Собери-ка быстро вещички свои да езжай к тетке. Я письмо тебе к ней дам, чтобы пожил ты у нее, пока в школе каникулы. А то отец очнется, так он тебе отплатит. А как месяц пройдет — возвращайся. Он к тому времени уж и все забудет». Мальчишка мать послушался и тут же пошел на станцию, к тетке ехать. А мать часок обождала и тут же сбегала к одной соседке, к другой. Спрашивает у одной соли, а к другой — будто с солью шла назад да заглянула поговорить. И обеим соседкам говорит, что сына к сестре на каникулы отправила, а муж все где-то пьет, вот-вот вернется — так надо ему обед поскорей сготовить, чтобы меньше он злобствовал. С тем вернулась домой. А потом кричать начала, будто скандал идет в доме. После выбежала во двор, там покричала. И в дом вернулась. Топор подержала, чтобы след от ее рук остался. И как это она все так продумала насквозь, удивляюсь! А уж после всего с криком к тем же соседкам бросилась: «Соседушки! Зовите милицию — убила я своего, кажись…» Одна соседка ее утешает, а другая за милицией побежала.

А через месяц парнишка возвращается от тетки и узнает, что отца уже похоронили, а мать сидит в тюрьме под следствием. Сунулся он к следователю признаваться, что не без него все это было, а тот его и слушать не желает: у него уже дело все распутано, свидетели опрошены, подследственная во всем призналась. И показания все сходятся так-то красиво. А парнишка-то и вправду в это время, про какое соседи и сама мать показывали, уже в поезде ехал. Ну и дали Казаковой пять лет. А сынок у нее хороший был. Чем взрослее становился, тем больше он понимал, что мать для него сделала. В лагерь ездил на каждое свидание, посылки ей хорошие слал. Зэчки, которые в одно время с ними на свиданиях были, в соседних комнатах, рассказывали, что все-то свидание мать с сыном за стеной плачут, один другого уговаривают. Он говорит: «Мама! Я теперь уже взрослый стал. Пусти меня свое отсидеть, иди домой! Давай напишем вместе заявление как все было!» А мать ему: «И меня, сынок, не выпустят, чтоб не признать, что дело неправильное было, и тебя сгубят. А мне ведь уж и сидеть немного осталось. Ты учись, сынушка, а главное не пей, не пей как отец!» Так-то они плачут, уговаривают один другого, а кончается все одинаково: конец свиданию приходит, сын домой возвращается, а мать — в лагерный барак, свое досиживать. И вот она уже четыре года отсидела и подала прошение о помиловании. Ждали-пождали они с сыном ответа из Москвы несколько месяцев. Да и вся зона ждала. Всякие у нас там женщины сидели, иные и вовсе уж каменные сердцем, а вот Казаковой все желали освободиться, все ее жалели. И потому, что историю ее сидения за сына все давно поняли, хоть и молчала она сама, и потому, что хорошая она была — спокойная. А это на зоне редкость, люди-то все задерганные. Она же придет вечером с работы в барак, так вроде и в бараке светлее станет. Душевная была женщина. А как из Москвы ей отказ пришел, так она не плакала, как другие, в озлобление не вошла. Да, видно, сердце не камень. Человек-то все выдержать может, сердце его не всегда выдерживает. Вот она и померла, Казакова-то наша.

Ну, вынесли нашу горемычную в простом деревянном гробу, некрашеном, из бракованных досок со стройки сколоченном. Проводили ее женщины до ворот, лязгнули ворота за нами, и поехали мы на Красную Горку. Я везу гроб, а два солдатика рядом с лопатами идут, да еще мелкий начальничек с бумажками: надо же заприходовать, оформить этот ее последний этап. Закопали ее солдатики, начальничек в бумажке что полагается отметил, столбик поставили с номером, и поехали мы с Чайкой обратно цемент грузить.

А через несколько дней сын Казаковой приехал, отбили ему телеграмму. Просил он тело матери, чтобы в родной деревне похоронить — не дали. Не положено до конца срока. «Вот конец срока придет, тогда приезжай и забирай!»

Притихшие женщины дослушали рассказ Зины. Потом Альбина повернулась к Наташе:

— Ну, кто обещал удивить нас мужским благородством и великодушием? Давай, Наташенька, удивляй! А то не видать тебе французской помады.

Наташа улыбнулась и начала свой рассказ.

История третья,

рассказанная инженером Наташей с целью завладеть тюбиком парижской губной помады. Это история о действительно редком проявлении мужского великодушия. Впрочем, читатели сами могут определить, часто ли встречаются подобные истории в жизни

Эта история случилась с моей подругой Беллой. В школе мы учились в разных классах, она была на три года старше, но вместе ходили на гимнастику, там и подружились. Так эта дружба у нас на всю жизнь и сохранилась.

Когда Белла училась на первом курсе, влюбилась она насмерть в одного парня, старшекурсника. Это в Политехническом было. Девочек там мало учится, большинство парней. И надо же было Белле из всех выбрать именно этого! Эгоист он был страшный. Любил ее, но как-то в полсилы. Год у них все хорошо было, а потом начал он с другими студентками встречаться. Белла от него не отходит, а он ее не гонит, но и любовь ее почти не замечает. Словом, история обычная: сколько я таких пар знаю! Кто бы научил женщин любить чуть поменьше, а мужчин чуть побольше?

Тянется у них волынка год, другой, четвертый, пятый. Оба уже институт закончили. Белла отлично защитила диплом, пошла в аспирантуру, еще через два года кандидатскую защитила. Я ею восхищаюсь, а она мне говорит: «Это я, Наташка, все ради Кирилла. Может, он хоть через это меня оценит?» А Кирилл еще над этим ее старанием ему угодить посмеивается: «Ты думаешь, что если ты станешь мировой знаменитостью, так я сразу и растаю? Я все равно жениться не собираюсь, и ничего с этим не поделаешь. Довольствуйся тем, что я тебе могу дать». А давать он мог все меньше и меньше. Годы ведь идут, а с годами только вон деревья в парке хорошеют. Ну, подошел тот момент, к которому все такие пары приходят: объявил Кирилл, что женится на молоденькой девушке. Она спорить не стала. Больше того, пожелала Кириллу счастья и даже на свадьбу пошла, поздравила молодых. Я ее потом спрашиваю: «Что же ты чувствовала во время этой свадьбы?» А она говорит: «Покой. Освобождение. Вот теперь уже действительно все. Жаль, что столько лет, столько чувств ушло в энтропию, а что поделаешь?»

И началась у Беллы одинокая жизнь, уже даже и без редких встреч с Кириллом. Изредка он ей звонил, спрашивал, как жизнь, а она неизменно отвечала, что жизнь идет прекрасно. А сама угасала, как свечечка. И вот узнаем мы, что положили Беллу с легочным кровотечением в больницу, внезапно открылась у нее скоротечная чахотка. Прямо дореволюционный роман какой-то!

Как-то встречаю я Кирилла в одной компании, чей-то мы день рождения справляли или юбилей какой, не помню уже. Оказались мы за столом рядом. Среди прочей болтовни он меня спрашивает и о Белле: как она? Услышал он, что произошло и побледнел: «Как, почему? Она же была всегда такая здоровая, даже гриппом не болела, спортом занималась». Клянусь, я ему ни слова не сказала, что Белла стала хиреть сразу после его свадьбы. Зачем же человека травить? Ничего ведь уже не исправить, думаю. Да и не поверит, ведь уже два года прошло со свадьбы этой… Кто вообще в такую смертную любовь теперь поверит? А Кирилл расстроился, сидит мрачный такой, ни со мной, ни с молодой женой больше не разговаривает. А в конце этой вечеринки вдруг и говорит мне: «Я завтра, Наташа, к вам утром приеду. Поедем к Белле, хорошо?» Тут я себя, то есть Беллу, немного и выдала: «Стоит ли? Может, ей еще хуже станет, если она вас увидит».