Читать книгу "Сильвандир - Александр Дюма"

Но у короля, видимо, были иные дела и заботы; во всяком случае, он ни в чем не раскаивался: неделя прошла, а ошибка, допущенная по отношению к шевалье д'Ангилему, так и не была исправлена.

И потому, когда истекла последняя минута последнего часа последнего дня недели, Роже стал всерьез обдумывать план побега.

Прежде всего он внимательно осмотрел свое узилище. И вот что он установил:

дубовая дверь — толщиною в три дюйма;

окно — забранное двойной решеткой;

стены — толщиною в четыре фута.

Все это не вселяло особых надежд.

Шевалье нажал плечом на дверь: два замка и два засова говорили о том, что она заперта прочно.

Затем он потряс оконные решетки: они были надежно укреплены в толще стены.

Роже во многих местах стучал по стенам: они всюду рождали глухой звук, и это указывало на то, что никаких пустот в них нет.

Чтобы высадить дверь, нужен был лом.

Чтобы распилить оконные решетки, нужен был напильник.

Чтобы продолбить стены камеры, нужна была кирка.

Ничего этого у шевалье не было.

Зато у него была смекалка человека, выросшего в деревне и привыкшего собственными силами справляться со множеством самых различных трудностей, которые ставит перед ним жизнь; зато у него было терпение узника, который долгие часы, долгие дни, долгие годы способен вынашивать одну-единственную мысль всякого узника: мысль о свободе!

Он обследовал свою темницу изнутри; теперь надо было обследовать ее снаружи.

Как обычно, за ним пришли, чтобы отвести на прогулку. Выйдя из камеры, он прошел через просторное помещение, расположенное перед нею, где по ночам по-прежнему собирались и резвились кошки и крысы, обитавшие по соседству.

Помещение это представляло собою нечто вроде склада, тут на окне не было решетки; шевалье не знал, куда выходит окно, потому что ему не позволяли приближаться к окну, а сам он остерегался просить такого позволения. Склад был битком набит старыми тюфяками, одеялами, рваными занавесками из саржи, вдоль стен стояли какие-то лари; можно было подумать, что это лавка торговца, скупающего обивку и мебель.

Легко понять, что кошки, крысы и мыши чувствовали себя тут весьма привольно.

Затем шевалье попал в длинный коридор, в котором имелись две двери: одна вела в комнату, расположенную перед его камерой, вторая — на винтовую лестницу, откуда и можно было попасть на площадку для прогулок. Обе двери были тщательно заперты на засовы, а по коридору прохаживался часовой.

На сей раз Роже даже не пытался вступить в разговор с другими заключенными. Его всецело занимала мысль о побеге, и он, точно с собеседником, вел с этой мыслью безмолвный разговор. Во время прогулки шевалье с нетерпением ждал минуты, когда он вернется к себе в камеру.

Рассчитывать на то, что удастся бежать с площадки для прогулок, было нельзя, ибо для этого пришлось бы высадить две двери и неожиданно напасть на часового.

Поэтому все надежды шевалье были связаны с помещением, служившим складом. И на обратном пути он осмотрел эту комнату с гораздо большим вниманием, чем прежде. Доносившийся через окно шум указывал на то, что оно выходит на улицу. На складе было достаточно чехлов и занавесок, из которых можно было сплести веревку.

Таким образом, все сводилось к тому, чтобы проникнуть туда.

Роже вновь вошел в камеру, и дверь за ним заперли на ключ и на оба засова. Узником владела теперь одна мысль: если он решится на побег, то воспользоваться для этого надо будет складом.

Шевалье отделяла от свободы лишь одна дверь. Но что это была за дверь! Трехдюймовая дубовая стена, вделанная в каменную стену!

И со стороны камеры на ней ни единого винта, ни единого гвоздя: все было закреплено снаружи, а потому не было никакой возможности отвинтить дверные замки и засовы, если бы даже у заключенного оказался нужный для этого инструмент.

Однако инструмента у него тоже не было.

Узнику принесли ужин; Роже бросил внимательный взгляд сквозь приоткрывшуюся дверь и прислушался: до него донеслись выкрики уличных торговцев, проходивших внизу.

Шевалье поел; покончив со скудной трапезой, он лег на кровать.

И тут до него вдруг донесся легкий шум; он вытянул шею и увидел маленькую мышку: ободренная тишиной, она вновь осмелилась пробраться в камеру, чтобы полакомиться крошками с его стола.

Роже удивился тому, что на сей раз он не испытал привычной гадливости, увидев гонца из мышиного царства: крохотный зверек, пришедший проведать узника и попросить его поделиться излишками еды, теперь уже внушал ему скорее сочувствие, а не отвращение. Кроме того, шевалье уже начал тосковать, и маленькая гостья сулила ему хотя бы некоторое развлечение.

Вот почему он решил снизойти до зверька и обратиться к нему с несколькими ободряющими словами, полагая, что мышка только ждет этих слов, дабы подойти ближе и тем выразить признательность за оказанную ей честь; однако трусливая мышка, напротив, и отважилась-то проникнуть в камеру лишь потому, что была уверена: ее врага там нет. Услышав голос узника, она исчезла с быстротой молнии.

Шевалье, прежде пробормотавший что-то в осуждение несправедливости рода людского, теперь пробормотал что-то насчет неблагодарности мышиного племени.

Наступила ночь; Роже разделся и лег. Правилами, установленными в замке, запрещалось давать узникам лампы или свечи, и приходилось укладываться спать сразу же после захода солнца.

К несчастью, уехав из Ангилема и обосновавшись в Париже, шевалье отвык ложиться вместе с солнцем. Напротив, за время своего пребывания в столице он приобрел привычку бодрствовать допоздна. В ту эпоху было принято подолгу засиживаться за ужином, и Роже никогда не ложился в постель раньше двух часов ночи. Впрочем, в Ангилеме он отправлялся спать в восемь вечера потому, что этому предшествовал нелегкий день: он охотился, скакал верхом или фехтовал; его уставшее тело требовало отдыха, и крепкий сон наступал сразу же. Но в тюрьме все было иначе. Жизненная сила, бившая ключом в Роже, теперь не находила себе никакого выхода. Кровь приливала к его голове и так неистово стучала в висках, как будто у него начиналась горячка. Он закрывал глаза, забывался, впадал в дремоту: это было нечто среднее между бодрствованием и сном. И тогда самые странные видения проносились у него перед глазами. Большую часть ночи он ворочался с боку на бок и только часам к двум засыпал тяжелым сном; а через некоторое время его начинали терзать обрывочные сновидения. То ему чудилось, будто у него, как у птицы, выросли крылья и он вылетает через окно, то он неожиданно превращался в мышь и проскальзывал в щель под дверью; но потом, когда он убегал по водосточным трубам либо парил в небесном просторе, лапы или крылья внезапно отказывались ему служить, он низвергался в глубокую пропасть, долго падал, а когда, так и не достигнув дна, пробуждался, то сердце у него бешено колотилось, грудь судорожно вздымалась, по лбу струился пот.