Читать книгу "Этот лучший из миров - Виктория Токарева"

Наконец Светка готова, я беру ее за руку, и мы вместе выходим на крыльцо. Вокруг меня то, что я видела вчера и позавчера, на что я не обращала никакого внимания – все это существовало само по себе, помимо моего сознания. Но оттого, что рядом со мной Светка, – все, что я вижу, кидается в мои глаза остро, пестро, бессистемно: кадка, темная от дождей, ярко-рыжая горка кирпичей, пожухлый клочок газеты, резкий стеклянный ветер. Я захлебываюсь от этой навязчивости, заглядываю в Светкино лицо, как бы делясь с ней этой звонкой пестротой. Но Светка смотрит перед собой равнодушно и безучастно, как взрослая. У нее такой вид, будто она забыла дома что-то необходимое и теперь раздумывает – возвращаться ей или нет. Мы спускаемся с крыльца. Я держу Светку за руку и через эту руку ощущаю рядом с собой другую жизнь, хрупкую и драгоценную. У меня такое чувство, будто я учу ее ходить, и она делает свои первые шаги: шаг со ступеньки на ступеньку. Еще шаг – со ступеньки на землю. И вот уже мы медленно ступаем, чутко выверяя подошвами устойчивость земли.

По мне, от кончиков рук и ног, как пузырьки в стакане с газированной водой, взбегают легкость и радость. Эта легкость и радость вздымают меня от земли, я иду возле Светки почти невесомая. Со мной творится что-то невероятное. Предчувствие счастья становится невыносимым, оно треплет меня так, будто я схватилась руками за оголенные провода. И мои несчастные нервы, истонченные голодом и субфебрильной температурой, не выдерживают такой нагрузки. Я опустилась на горку рыжих кирпичей посреди двора и разрыдалась.

Я не могла понять: почему иду над землей, почему плачу?

Потому что тогда, в те далекие дни, я первый раз в своей жизни была счастлива чужим счастьем. А это самое большое, самое счастливое счастье, какое только бывает на свете.

Я сидела на кирпичах и плакала, раздавленная незнакомым чувством, а Светка стояла рядом, не ведая о соучастии. С какой-то обреченной покорностью вникала в весну, в теплое, настойчивое солнце.

Давно это было…

Сразу ничего не добьешься

Федькин проснулся ночью оттого, что почувствовал себя дураком.

Бывает, внезапно просыпаются от зубной боли или оттого, что в ухо кто-то крикнет. Федькину в ухо никто не кричал, в его семье не было таких привычек, зубы у него тоже не болели, потому что были вставные. Федькин просто почувствовал себя дураком – не в данную минуту, а в принципе.

Федькин лежал и припоминал разные намеки от разных людей. Он, как правило, опускал намеки, не сосредоточивался на них, потому что не верил в то, что он дурак, и потому что знал: те, кто просит, всегда ругают тех, у кого просят.

Федькин смотрел в потолок. Потолок был белый, четкий, как листок бумаги, он сам его белил два раза в месяц. Федькину больше всего в жизни нравилось белить потолки: стоять на чем-нибудь высоком и водить над головой кистью – в одну сторону и в другую.

Федькин смотрел на свою работу, и настроение у него было грустно-элегическое.

А за окном между тем начиналось утро.

Утро начиналось для всех: для дураков и для умных. Федькин раскрыл пошире форточку, встал на цыпочки и поднял руки. Это был вдох. Федькин делал утреннюю гимнастику.

Потом он помылся и сел за стол, а жена подала ему завтрак. Завтракают все – дураки и умные. И жены тоже есть у всех. Иногда бывает, что у дурака умная жена, а у умного – дура.

У Федькина жена была не очень умная, но вовсе не дура. Она ходила по кухне, волосы у нее были собраны на затылке в хвостик и перетянуты резинкой от аптечной бутылочки.

Федькин посмотрел на ее хвостик и почувствовал угрызения совести.

– Зина, – сказал он, – а ты зря тогда за меня замуж вышла…

– Почему? – удивилась Зина и посмотрела на Федькина.

– Дурак я.

– Вот и хорошо, – сказала Зина.

– Что ж тут хорошего? – не понял Федькин.

– Спокойно…

Отворилась дверь, и на кухню вошла дочь Федькина – Лина. Полное имя было Лионелла – Федькин ее так назвал. Волосы у Лины были прямые и белые, ресницы тоже прямые и тоже белые.

– Пап, – сказала Лина, – я хочу в цыганский театр.

– Иди.

– Нет, я хочу поступить туда после десятого класса. Играть в пьесах.

– В каких пьесах?

– Ну… в каких… «Цыганка Аза», «Сломанный кнут»…

– Ты же не цыганка.

– Ну и что? В этом театре их нет.

– А где же тогда цыгане? – удивилась жена Федькина.

– Кочуют, – объяснила Лина.

«Дура, – равнодушно отметил Федькин. – В меня…»

Самое главное в этой жизни – точно определить свое место. Чтобы соразмерить запросы с возможностями.

Когда Федькин вышел в это утро на улицу, он все про себя знал. И ему стало вдруг спокойно, не захотелось никуда торопиться. Он медленно шел, дышал и смотрел по сторонам. Если бы он был умный, то прочитал какие-нибудь стихи вроде: «Октябрь уж наступил, уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей…» Но Федькин Пушкина не знал и просто думал: «Хорошо-то как, Господи…»

В холле перед кабинетом на красных плетеных стульчиках сидели люди, курили и беседовали, беспечно поводя руками. Они приходили сюда толкать и пробивать. Некоторые пробивали по два года. В первый год они расстраивались и даже болели на нервной почве, а ко второму году смирялись и находили определенное удовольствие в своей неопределенности.

У Федькина не было секретарши, поэтому к нему шли прямо из коридора. Он отсылал их к своей начальнице, а начальница – к следующему, более высокому начальнику, у которого были две двери и секретарша. Там проситель застревал между дверьми, и его отсылали обратно к Федькину. Это походило на круговорот воды в природе: вода испаряется, попадает на небо, с неба падает на землю и т. д.

Когда в холле появился Федькин, все замолчали, и он понял, что накануне говорили о нем.

Прежде, когда Федькин шел мимо людей к кабинету, он напрягал лоб, лицо делал каменное, а взгляд устремлял в перспективу.

Сегодня Федькин свой взгляд никуда не устремлял, а просто остановился и спросил:

– Сидите?

– Сидим! – дружно отозвались те, кто толкал, и те, кто пробивал.

Федькин вошел в кабинет и закрыл за собой дверь, но дверь тотчас приотворилась, и в нее заглянул тощий и нервный молодой человек, как помнилось Федькину – чей-то сын. Он всегда грыз спички, и его пальцы от спичечных головок были коричневыми.

– Здравствуйте, – сказал молодой человек. – Вы меня помните?

– Еще бы, – сказал Федькин. – Как ваша фамилия?

– Лесин.

– А вы чей сын? – прямо спросил Федькин.

– Лесина, – прямо сказал молодой человек.