Читать книгу "Не оглядываясь - Мария Галина"

Подвал на углу находился на той стадии ремонта, когда кажется, что не в человеческих силах поправить такое разорение. В углу лопнувшие мешки с цементом, проводка по стенам черными змеями, в полу дыры.

Молодой Янек был задумчивым и вдохновенным, и с ног до головы заляпанным известкой.

– «Подавальщицу» видели? Ну, картину? Такая девушка, пышная такая, фартук, чепец, поднос в руках…

– Полагаю, – сказала Ивана, – вы «Шоколадницу» имеете в виду. Кисти Жана-Этьена Лиотара. Одна тысяча семьсот сорок пятый, если не ошибаюсь. Кто же ее не знает. Она, можно сказать, всем надоела уже.

– Не мне, – сказал Янек и стряхнул с ресниц известку. – Как может надоесть красивая девушка? Тем более нарисованная. Стоит и молчит. Но не в этом дело. Я их хочу в такие, ну, платья. Официанток.

– Отрезное, по фигуре? Не советую. А вдруг она располнеет? Или вообще уволится? Тогда что, на другую перешивать? Накладно будет. Можно, правда, – она задумалась, – шнуровку сделать. Знаете, как Красную Шапочку рисуют. Корсет. Тогда можно распускать и по фигуре подгонять.

– И вырез чтобы глубокий, – Янек, полузакрыв глаза, продолжал, словно бы уже находясь внутри мечты: – И чтобы полненьких брать. Такая, чтобы домашняя обстановка. Как бы ренессансная. Свечи в плошках или в бутылках старых… чтобы потеками.

– Как-то банально получается, – осторожно заметила Ивана, – пошловато…

Янек с усилием вынырнул из своих видений.

– Пошлость – это то, что нравится большинству, – сказал он деловито, – а мы работаем с большинством. Это пускай снобы всякие выдрючиваются. А у нас целая легенда разработана. Это, мол, старая кофейня. С традициями. Вывеску состаренную повесим, портрет основателя… Закопченный такой. Он дворянин был. Храбрый, но бедный. Как водится. Когда турки город осадили и защитники ослабли от голода, значит, и вот-вот ворота падут, он пробрался за стены и поджег турецкий склад боеприпасов. Рискуя жизнью. Все, значит, взрывается, горит, защитники собирают последние силы, врываются во вражеский стан и гонят турок, гонят… И остается все турецкое добро там, палатки шелковые, ковры… И курфюрст его, героя, тогда спрашивает, а что бы вы хотели, ну, может, баронство там… Или орден? И он говорит, мне не надо вашего баронства, а дайте мне вон те мешки и эксклюзивное право торговать их содержимым…

– Так и сказал – эксклюзивное?

– Так и сказал… На протяжении… пяти, нет, десяти лет. И ему, конечно, дали. И он основал первую в городе кофейню. И она вот так и простояла, и почти ничего не менялось в ней. Вон кусок старой штукатурки оставим, чуть-чуть только еще затрем, когда просохнет. С вензелем и латинским девизом… Как бы случайно сохранился. Людям приятно. И портрет опять же.

Он кивнул на стоящий у стены очень темный и с виду очень старый холст, на котором смутно угадывался мрачный смуглый человек в красной феске.

– На турка похож, нет? – осторожно спросила Ивана.

– А как бы иначе он пробрался во вражеский стан? – удивился молодой Янек. – Мы уже заплатили авторам последнего путеводителя, там будут и портрет, и легенда, и адрес кофейни. Парочку эксклюзивных рецептов придумаем, опять же с историей, и настойку свою. На травах, чтобы больше ни у кого, фамильный секрет, из поколения в поколение. Лицензию купим, тьфу ты, сплошное разорение, но должно окупиться, должно.

– Тут сапожная мастерская была, – задумчиво сказала Ивана, – ее Лепские держали. Сначала сам, потом сын, потом внук. А буквально напротив была сапожная мастерская Гиршовича. И они соперничали все время. И однажды старый Лепский, вернее, средний Лепский, подговорил одного клиента Гиршовича, чтобы тот подал на Гиршовича в суд. Мол, тот так ему неудачно башмак стачал, что через натертую ногу у клиента рожистое воспаление началось. Суд, правда, счел доводы неосновательными. А во время последней войны последний Лепский прятал у себя в подвале последнего Гиршовича. Тесно, все на нервах, все злые, и еду носить надо, и горшок выносить. И характер у Гиршовича еще тот, и Лепский в сердцах пожаловался старой пани Окульской, когда она пришла к нему обувь чинить, мол, я его прячу, жизнью рискую, а он еще и хамит. А она возьми да и сболтни кому не надо… Их обоих расстреляли – и Лепского и Гиршовича. Эту мастерскую потом какая-то артель заняла, а племянник Лепского начал за нее судиться. И не отсудил. Лепские всегда были сутяжники, но все дела проигрывали.

– Людям не нужны такие истории, – Янек стер штукатурку с бровей, – людям нужны истории с хорошим концом. И чтобы давно. Им кажется, что все было иначе. Подвиги всякие. Было где развернуться. Показать себя. А в настоящей истории ведь нет никакой романтики. Одна тоска. Грязь и кровь. А мне надо, чтобы посетители чувствовали себя уютно. Только не было тут никакой мастерской Лепского, а были склады купца Попудова. Мой дед его консультировал в деле о поджоге с целью незаконного получения страховой компенсации. Так возьметесь?

– Полагаю, да, – сдержанно согласилась Ивана, – я вам на днях эскизы принесу и примерную смету. То есть исходя из недорогих, но практичных материалов… Сколько у вас девушек будет?

– Это ж кофейня. Не ресторация. Я так думаю, одна за кассой, одна – за стойкой, три в зале… Еще одна на подхвате… посудомойку не видно… Шесть получается, может, там, взаимозаменяемые детали, фартучки… с оборочками. Чепцы. Как у той, как вы сказали?

– «Шоколадница». Кисти Лиотара, – повторила Ивана с достоинством.

– Да, вот как у нее. А там сзади нельзя сделать попышнее?

– Турнюр? В принципе можно… но тогда вам придется слишком часто обучать новых девушек. И, кстати, такой деликатный вопрос…

Ивана всегда стеснялась говорить про деньги, потому что ей казалось, что это разрушает ее имидж тонкой и культурной женщины. Хотя работа тонкая, серьезная работа, и времени требует, и эстетического чутья, и понимания материалов.

– Какой же это деликатный? – удивился Янек. – Это сущностный, можно сказать, вопрос…

Гонорар Янек предложил весьма скромный, хотя и в пределах допустимого, из чего Ивана заключила, что с такой прижимистостью он, пожалуй, не прогорит. Но торговаться она не стала, удовлетворившись тем, что аванс получит сразу по предоставлении сметы.

Девушки на углу уже не было, наверное, замерзла и убежала. К вечеру и правда сделалось холоднее, и туристы, галдевшие подле собора и под часами на ратушной площади, рассыпались по кофейням и ресторациям. Булыжник мостовых подернулся тонким, нежным ледком, словно бы жировой пленочкой, и Ивана осторожно перебирала аккуратными своими ботиночками, боясь поскользнуться.

Дверь в комнату Анастасии была приоткрыта. Ивана нахмурилась, поскольку привычки оставлять двери распахнутыми даже дома за ней не водилось. Хотя кто ж такое помнит, иногда с полдороги возвращаешься, чтобы проверить, заперта ли входная дверь, а ведь это гораздо серьезней, чем просто забыть, затворена ли дверь в комнату жилички…

И все же в комнату жилички Ивана заглянула осторожно, на цыпочках… Чудовищный беспорядок как был, так и остался. Впрочем, может, дверь в комнату отворилась просто от сквозняка?