Читать книгу "Русская княжна Мария - Андрей Воронин"

Выбор и в самом деле был труден. Продолжать действовать на стороне пана Кшиштофа означало, как смутно начинал догадываться Синцов, в конечном итоге перейти на службу к французам. Это была та последняя черта подлости, которую гусарский поручик Синцов не согласился бы перейти ни за какие деньги. Он понимал уже, как далеко завели его денежные затруднения и глупая, ничем не оправданная неприязнь к молодому Огинскому, и был бы несказанно рад сделать так, чтобы его сговора с паном Кшиштофом не было вовсе. Но вернуть прошлое не представлялось возможным, его можно было только надежно похоронить - разумеется, вместе с паном Кшиштофом.

- О-ох-х, Огинский, - не сдержавшись, тяжко вздохнул он, - провалиться бы тебе вместе с твоим кузеном! Сколько от вас хлопот... Так ты говоришь, уланы?

- Шестой полк улан, - подтвердил Вацлав, пропустив мимо ушей пожелание поручика. - Так ты готов помочь?

- Ах, чтоб тебя! Я хотел бы помочь, но понимаешь ли ты, о чем толкуешь? У меня неполных четыре десятка сабель, а ты говоришь о нападении на полк улан! Как ты себе это представляешь?

- Ваше благородие, - послышался вдруг от двери почтительно приглушенный бас, - ваше благородие, дозвольте слово молвить!

Гусары повернули головы в сторону входа и увидели обрамленную пожухлыми листьями бородатую физиономию Воробья. Казак стоял в неловкой позе, согнувшись в три погибели в низком дверном проеме, и комкал в огромных коричневых ручищах свою шапку. Его широкое лицо имело виноватое и просительное выражение, но черные, как угольки, глаза хитро посверкивали из-под остриженных скобкой волос.

- Ну вот, - обращаясь к Огинскому, недовольно проворчал Синцов, изволишь видеть - дисциплинка! Мало того, что он без спросу лезет в разговор, так ведь наверняка еще и подслушивал!

- Не велите казнить, ваше благородие, - с очевидно притворным смирением промолвил казак. - Подслушивал, верно, однако ж, не по своей воле. Стенки тут, сами знаете... Разговор ваш, считай, половина лагеря слышала. Меня народ послал, дозвольте слово молвить!

- Полюбуйся на него, - по-прежнему обращаясь к Вацлаву, с отвращением сказал Синцов. - Твоя работа, гордись! Не успел ты появиться в лагере, как у нас уже само собой образовалось новгородское вече. Депутации шлют, так их и разэдак! Расстреляю негодяев!

- Воля ваша, барин, - явно решив пуститься во все тяжкие, сказал казак, которого никто ни о чем не спрашивал. - Можете расстрелять, только дозвольте сперва слово молвить.

- Нет, ну ты погляди! - возмущенно воскликнул Синцов. - Что делают, что вытворяют! Ну, - повернувшись к Воробью и грозно насупив брови, отрывисто бросил он, - говори, с чем пришел! Только знай: коли станешь вздор молоть, расстреляю! Как бог свят, расстреляю!

- Воля ваша, - старательно пряча в усах хитрую ухмылку, с прежним смирением повторил казак, - а только мне народом велено сказать, что за такое дело мы живота не пожалеем. Это дело святое, богоугодное. Господь нас на него благословит и помощью своей не оставит, а с ним мы не то что полк дивизию в капусту искрошим!

- Видал? - с веселым недоумением разглядывая притворно потупившегося Воробья, сказал Вацлаву Синцов. - Нет, ты видал этих богомольцев? Они уж и господа бога в гусары записали! Ты что же думаешь, борода, - обратился он к Воробью, - неужто у господа бога другого дела нет, как тебя от французской пули беречь?

- Да хоть бы и было, - почтительно, но твердо и упрямо ответил казак. - Все одно смерти не миновать, а дело святое. Да и дела-то, ежели дозволите сказать, на понюшку табаку. Подойти в ночи, куда надобно, с десятком доброконных, и, покуда остальные на околице шуметь станут, взять икону и уйти. Они и опомниться не успеют, вот ей-богу!

- Стратег, - насмешливо сказал Синцов, - одно слово, стратег. Тебя бы в главнокомандующие! Ну, ступай, твое превосходительство. Ступай, кому сказано! Подумать дайте, черти.

- Подумать - это дело хорошее, - степенно произнес неугомонный Воробей. - Все одно светает, до утра уж не поспеть.

- Вон ступай! - прикрикнул на него Синцов. - Распоясались, обормоты... Да слышишь ли. Воробей! Лазутчиков пошли, пускай следят, куда полк пойдет, и сразу мне докладывают! А ты, - повернулся он к Огинскому, - ложись спать. Часа два-три у тебя есть, а после снова в седло. Пойдем за уланами. Но смотри, Огинский: заведешь в засаду - первая пуля твоя.

- Поди к черту, Синцов, - зевнув, ответил Вацлав и закрыл глаза.

Через минуту он уже крепко спал, а Синцов еще долго сидел за сделанным из бочонка столом, медленно пил вино, дымил трубкой и думал, обхватив руками лохматую голову и грызя обкусанные усы.

Княжна коснулась рукой края ткани, в которую была завернута икона, словно надеясь, что это прикосновение придаст ей сил. За окном было тихо, лишь позади, в сенях, время от времени шевелился, вздыхал и побрякивал амуницией часовой, явно недовольный тем, что ему приходится стоять на посту, а не спать, как это делали сейчас его товарищи. Пробивавшийся сквозь щель под дверью из комнаты княжны свет, по всей видимости, беспокоил и настораживал его: пленница не спала, а значит, и он должен был оставаться начеку и не смыкать глаз.

Княжна задула свечу и сразу увидела, что небо за окошком начало понемногу сереть. Близился рассвет, а с ним и новый день, не суливший ей ничего хорошего. Ее замысел до сих пор не был раскрыт только потому, что капитан Жюно не давал себе труда как следует подумать и связать в одно целое ее упорное желание иметь при себе икону святого Георгия и два имевших места нападения на повозку, где икона хранилась до вчерашнего вечера. Этого, пожалуй, было маловато, чтобы понять настоящую ценность иконы, но кое о чем догадаться было можно. Капитан Жюно казался княжне грубоватым и прямолинейным, как это и положено старому солдату, но законченным глупцом он не выглядел, а это означало, что у нее почти не осталось времени.

Она прислушалась к тишине и, бесшумно ступая, подошла к окну. Дом, в котором остановился капитан, принадлежал, как уже говорилось, деревенскому старосте и был построен просторно и даже с некоторым уклоном в новшества, свойственные господским домам. Сие почти наверняка указывало на старосту как на вора, обкрадывавшего чересчур доверчивых господ, но теперь архитектурные изыски вороватого старосты были только на руку княжне, поскольку среди прочих новшеств окна в доме, как и в господских домах, имели вместо глухих рам такие, что отворялись на две половины.

Створки распахнулись легко и бесшумно. В окне, как картина в простой деревянной раме, виднелся подернутый туманной предутренней дымкой огород, вытоптанный, перекопанный и уже начавший зарастать неистребимой сорной травой. Эта весьма неприглядная картина сейчас казалась княжне недвусмысленным приглашением, тем более что из-за угла пристроенного к дому сарая виднелись хвосты нескольких привязанных там лошадей. Это было искушение, которое могло оказаться гибельным. В смерть свою княжна не верила, но понимала, что в случае, если ее поймают, она лишится и иконы, и последних крупиц свободы, которые у нее еще оставались.