Читать книгу "Ангел в петле - Дмитрий Агалаков"

Электричка тормозила, приближался перрон Барятинской. Возможно, все его, Дмитрия Савинова, рассуждения — поиск оправдания самого себя? Желание знать, быть уверенным на сто процентов, что мир изначально несовершенен? А ведь нет лучше мира для мучимого страстями человека! Несовершенство все оправдает! Ведь коли мир таков, то и себя не стоит терзать лишний раз. Пренебреги пресловутым совершенством, откажись от него, презри — и сразу жить станет легче! Потому что чувствовать боль других, страдать и переживать не только за себя, но и за многих, может быть, за всех, — это великий труд. А идти налегке — одно удовольствие. Не обременять себя ничем, кроме исполнения своих желаний. Иди себе, посвистывай! Да поплевывай…

Легко, но только в самом начале!

Не хотел он говорить себе этого, но сказал! В чем же еще не хотел он признаваться? В том, что с каждым годом прогулка налегке становится все тяжелее? Мучительнее. Что легкость эта калечит, убивает тебя? Выжигает сердце и душу? И не оставляет внутри ничего? И однажды, не сейчас, а потом, ты поймешь, что на твоих плечах груз, которого не вынести ни одному смертному? Что камень этот привязан к тебе крепко-накрепко? А еще вернее — ты к нему? И только запросив о пощаде, признавшись, что не так здоров и силен, чтобы тягаться с этим грузом и донести его до вершины, ты получишь прощение и будешь освобожден. Тем, кого ты всегда отвергал, над кем смеялся, в кого не хотел верить… А если нет? Страшное это дело, наверное, лететь с тем камнем вниз — в самый пламень, и корчиться с ним на дне безымянной домны до конца веков!

Он выбрался на перрон, вдохнул полной грудью морозный воздух. Хотелось верить, что тень Инокова не бредет за ним по здешнему, во многих местах, девственному снегу…

Савинов вошел во дворик, где когда-то жил художник, и остановился. Все было по-прежнему. Казалось, пройди еще века полтора, а то и два, а все так же в центре двора будет стоять безрукий пионер; из обветшалых дверей двухэтажных барачных домов вынырнет древняя бабка, праправнучка одной из тех старух, увиденных им почти двадцать лет назад, и усядется на покосившуюся скамейку. И где-то рядом будет бродить в поисках любовных приключений рыжий или черный кот — достойный потомок славного рода, кому, в сущности, и принадлежит в действительности этот двор.

Он прошелся у окна, из-за которого в стародавнюю осень смотрел на него мальчик, и еще не знал, кто это с улицы глядит на него. Постоял около подъезда. Зачем он сюда приехал? Да кто же его знает. Еще один из вопросов, на которые он не находил ответа.

Савинов пересек двор, вышел на улицу и тут увидел девушку, собиравшую рассыпавшуюся по снегу из порванного пакета картошку. Рядом с ней стояли еще две сумки. Он быстрым шагом подошел к ней, склонился и стал помогать. Она подняла голову, улыбнулась. Девушка, раскрасневшаяся, была темно-русой, с мягким ртом и синими глазами.

Когда урожай был собран, он сказал:

— Хотите, я вам помогу?

— Пожалуйста, — ответила она. — Я живу в соседнем доме. Чуть-чуть не донесла.

У подъезда она сказала:

— Я живу на втором этаже, если вам не трудно…

— Конечно.

Открывая дверь ключом, в сумраке подъезда девушка нерешительно улыбнулась:

— Я сейчас должна буду идти в библиотеку на работу… Если вы хотите, я могу напоить вас чаем… Там.

— Превосходно, — откликнулся он, вначале подумав, что его вот так вежливо спроваживают, что было бы естественно. Но, посмотрев в глаза девушки, изменил мнение.

— Только сумки поставлю, — улыбнулась она.

Он услышал, как за дверями она перемолвилась с какой-то женщиной, затем дверь открылась.

— А вы не торопитесь? — захлопывая дверь, спросила девушка.

— Нет… А вам бы хотелось, чтобы я торопился?

Она отрицательно покачала головой:

— Нет.

— Тогда все в порядке.

— Меня зовут Саша, — уже на улице сказала она.

— Дмитрий.

— Вы приезжий?

— Да.

— Из города?

Он кивнул.

— Я бывал здесь много лет назад. Что новенького в ваших местах?

Она печально усмехнулась:

— В таких местах не бывает ничего новенького.

— Так уж и ничего?

Она пожала плечами:

— Откуда?.. Хотя… нет, — вдруг оживилась Саша, — вру: у нас же супермаркет построили и церковку. Из хлебного магазина вылепили. Когда-то здесь было несколько церквей, три, кажется, да все снесли. А магазин совсем был плохой, вот епархия его и выкупила, восстановила здание. Многое наши жители принесли. Иконы там, всякую утварь. Что хранили еще с незапамятных времен. Вот и получилась церковка.

Саша закрутила головой и указала пальцем куда-то за голову Савинова.

— А вон, посмотрите. Видите купол?

Савинов оглянулся и на самом деле разглядел на фоне зимнего неба золотой крестик. Точно: не было его раньше. Странно изменил он окрестный пейзаж. Наверное, обогатил его? Сделал более насыщенным. Крест и зимнее небо. Было что-то в этом волнующее и тревожное. Но откуда шла эта тревога, с которой подкрадывалось к нему смятение, паническое ощущение своей малости, ведь он никогда не был религиозен? Откуда приходило странное чувство тщетности всех страстей, за которые он так ловко и смело цеплялся?..

— А кто вы по профессии? — спросила девушка.

— Журналист.

— Ой, как интересно. И о чем же вы пишите?

— Я редактор рекламной газеты. Пишут за меня, я слежу и даю советы.

— Понятно.

— И в какой же библиотеке, Саша, вы работаете? В научной?

Она, точно удивляясь недогадливости спутника, вздохнула:

— В детской.

Библиотека оказалась через дом. Ее двери Саша также открыла своим ключом, вошла, пригласила спутника. Он с детства знал запах маленьких библиотек. Тут половина стеллажей утыкана книжками с размохрившимися, собирающими пыль на зависть любому пылесосу, картонными обложками.

Она заварила чай в кружках, достала яблочное варенье, положила в розетки. Отхлебывая чай, рассказывая Саше о работе редактора рекламной газеты, набитой всякой всячиной, он заметил, как девушка внимательно разглядывает его, улыбается ему. Часто — кокетливо, желая понравиться гостю. Он сказал, что ему сорок один год, что он разведен; сам узнал, что Саше — двадцать один, что она окончила техникум культуры, библиотечный, и вот теперь работает здесь за гроши, в своей родной глухомани. Что живет она с мамой и бабушкой, что мама у нее часто болеет, а бабушка почти ослепла. И когда она говорила это, улыбаясь так, точно извинялась перед ним, ему хотелось взять ее за руку, усадить к себе на колени. Может быть, остаться здесь, забыть о прежней жизни? Вновь все поменять? Выпросить, умолить кого-нибудь, чтобы еще раз позволили родиться заново? Преподавать в какой-нибудь маленькой школе историю, жить с этой девочкой, любить ее?